Павел Нилин - Ближайший родственник

Весь ремонт надо было закончить до приезда Виктора Матвеевича. Ждали его через неделю. Очень торопились...

Но Виктор Матвеевич пробыл в командировке больше месяца. Он ездил по заводам Сибири и Дальнего Востока.

В Москву он возвратился поздней осенью. И прямо с вокзала поехал в трест.

Однако и в тресте ему не удалось разрешить всю дорогу мучивший его вопрос.

Из треста он поехал в главк. Он хотел поговорить с начальником главка. Черт знает что! В Сибири простаивают два завода, а здесь, в главке, не хотят даже как следует отвечать на срочные телеграммы.

Надо докопаться до корней.

В главке Виктор Матвеевич раздевался поспешно и с таким видом, как будто ему было жарко. Он был взволнован.

Сняв пальто и шляпу, он бросил их на руки стоявшего в темной нише швейцара и привычно протянул руку за номерком.

- Да не надо. Без номерка можно, - сказал швейцар. - Чего я, пальто не знаю?

Директор треста услышал очень знакомый голос.

Вглядевшись в темноту ниши, он увидел отца.

Матвей Кузьмич стоял перед ним в длинной черной ливрее с золотыми лацканами. Борода его, длинная, густая, была расчесана, разделена на две половинки и лежала на груди, как дорогой воротник.

Вид у него был величественный. Он сдержанно улыбался.

- Это что такое? - спросил растерянно и удивленно сын.

- Служу, - сказал отец.

Виктор Матвеевич хотел еще что-то сказать, но ничего не сказал, махнул рукой и пошел по лестнице.

В приемной он встретил много знакомых хозяйственников, разговаривал с ними, шутил. Потом его позвали в кабинет начальника главка. Он спорил с начальником, доказывал ему справедливость обвинений, выдвинутых против главка, делал подсчеты, вычерчивал на бумаге какие-то круги, говорил о бочках, о цементе, о гвоздях.

И все время у него не выходил из головы этот швейцар, что стоит внизу, у вешалки. Ведь кто не знает, как это вышло, может подумать, что он, директор треста, нарочно послал старика отца в швейцары, чтобы не кормить. Ведь его, директора треста, на смех поднимут. Безобразие!

Виктор Матвеевич не знал, что отец его устроился в главк по протекции швейцара треста, к которому он случайно зашел за спичкой и с которым познакомился, отрекомендовавшись папашей директора. Польщенный таким знакомством, трестовский швейцар охотно откликнулся на просьбу директорского папаши пристроить его куда-нибудь и написал ему записку к своему племяннику, коменданту в главке.

Все это было бы интересно узнать Виктору Матвеевичу. Но он не узнал об этом, потому что, выйдя от начальника главка и спустившись вниз, сразу же начал строгий разговор с отцом, потребовал, чтобы отец сейчас же подал заявление об увольнении.

- Или я попрошу, чтобы тебя уволили.

- Это как же так? - сказал отец, рассердившись. Заискивающий, немножко печальный его тон моментально пропал. В голосе послышались гнев, обида и негодование. - Это как же так - уволить? Да ты знаешь, меня сроду никто не увольнял. Не за что было. Что я, вор?

- Не вор ты, и не в этом дело, - сказал сын немножко растерянно. Просто надо, чтобы ты уволился. Тебе бумажку выдадут, что ты работал хорошо и ушел по собственному желанию.

- Да не желаю я! - сказал отец непримиримо. - На что мне бумажка, ежели я ни в чем никогда замечен не был? Я в местком пойду. Как же можно так делать! Это вам не старый режим. Просто-напросто человека угнетать. Довольно, поугнетали...

Матвей Кузьмич, сердясь, повышал голос. Проходящие смотрели на них. Виктор Матвеевич сказал:

- Ну ладно, дома поговорим.

Оделся и вышел.

Дома Виктор Матвеевич рассказал жене о выходке отца. Он так и сказал: "отцовская выходка". Жена сказала, что знает об этом, удивлена, но все-таки считает, что требовать увольнения отца не следует.

- Это неправильно, - сказала она.

- Но надо что-то делать, - сказал муж. - Надо убедить его как-нибудь, что ли. Мне перед людьми неудобно...

Вскоре пришел Матвей Кузьмич. Он разделся в передней, снял сапоги, босой прошел в свою комнату. Виктор Матвеевич постучал к нему. Виктор Матвеевич был настроен сердито.

- Это что еще за фокусы ты устраиваешь? - спросил он, входя в комнату.

Матвей Кузьмич сидел на окованном жестью сундуке, в сарпинковой расстегнутой рубашке, босиком. Вид у него был обиженный.

Без ливреи, без шапки с расписным околышем он был просто стариком, дряхлым, немощным, усталым. Из расстегнутого ворота рубашки выглядывала темная, морщинистая, стариковская шея.

- Никаких фокусов я не устраиваю, а просто скучно мне, - сказал он грустно. - Ведь любая животная и та свое дело знает.