Павел Нилин - Через кладбище

- А документы ты мне выдала, ты считаешь, хорошие?

- Печать плохая, - вздохнула Клавка. - Но Константин Савельич правильно сказал - зажми ее вот так пальцем.

Бородатый мужик, сидевший под кустом в отдалении, наелся.

Михась видел, как он корочкой протер внутри миски и дожевывал эту корочку, солидно оглаживая бороду.

Вот наконец мужик встал и пошел к костру, - должно быть, сдавать пустую миску Лиде.

Михась слушал торопливую, взволнованную речь Клавки, не вникая во все слова. Напряженно ждал, когда бородатый направится от костра к лошади, белевшей за кустарником.

Там за орешником, за липами, между дубов и ясеней, пролегла неширокая длинная просека, по которой и поедет сейчас Михась.

Мужик сдал свою миску, попрощался с Лидой за руку и зашагал в сторону просеки.

И Михась, застегнув ворот рубашки, вскинув на одно плечо лямку мешка, пошел за мужиком, стесненным голосом говоря Клавке на ходу:

- Ты уж, пожалуйста, я тебя прошу, больше не иди за мной. Мне, понимаешь, просто неудобно. Все увидят. Нехорошо...

- Ну и пусть увидят.

- Нет, мне, знаешь, Клава, все-таки неудобно...

И прибавил шагу, стараясь поскорее уйти от Клавки и освободиться от внезапного волнения, сообщенного этой рыженькой, с виду невзрачной девушкой, которую и в самом деле он раньше не очень замечал.

На какое-то мгновение ему вдруг стало неясно, куда и зачем он сейчас идет. Только знал и чувствовал, что ему надо спешить.

- Пашкевич, погоди! Погоди, Пашкевич!

Михась оглянулся и с удивлением и даже с испугом увидел мелькавшую среди кустов - с той стороны, где землянки медсанбата, - белую, свежевыбритую и блестящую голову Казакова.

Михась хотел было выпрямиться, взять руки по швам, но мешок соскользнул с плеча и упал.

Михась наклонился, чтобы поднять его. А когда выпрямился, Казаков уже стоял рядом.

Низкорослый живоглазый Казаков смотрел так пронзительно и строго, будто ему уже известно, чем только что занимался партизан Пашкевич Михась вон на той поляне. И усы Казакова, черные, неожиданные на бледном лице, казалось, недовольно топорщились.

- Я сейчас еду в Жухаловичи, - в легком замешательстве произнес Михась.

- Я знаю, - кивнул Казаков и расстегнул воротник кожаного пальто. Видимо, быстро шел и ему стало жарко. - Мне уже докладывал Мамлота. Это полезное дело. Но только вот что. Надо как-то уломать старика, чтобы он допустил еще двух-трех наших парней. Дело бы, разумеется, пошло быстрее. И насчет транспорта надо подумать. Ну сколько ты можешь один унести? Килограмм десять, от силы пятнадцать.

- Нет, может, и двадцать, двадцать пять унесу.

- Ну, это едва ли. Да и, разумеется, не надо попусту рисковать. Сколько всего он может выплавить?

- Не знаю, врать не хочу. Думаю, если никто не помешает, полтонны сделает. Прошлый раз я насчитал у него пять могил. Но у него их, наверное, больше.

- Огромное дело, - погладил себя Казаков по голому черепу. - Если он даже сделает двести - триста килограмм, мы ему пару овец подарим. И еще чего-нибудь из еды. Если он нуждается.

- Он гордый. Он ничего не возьмет.

- Все мы гордые, но кормиться надо, - пошевелил усами Казаков, будто изобразив улыбку. И чуть склонил голову, прислушиваясь. - Чуешь, как он опять пошел?

И Михась услышал отдаленный стук колес по рельсам.

- Осень, далеко слышно.

- Душа болит, - неожиданно вздохнул постоянно суровый Казаков. - Почти неделю бездействуем. А его надо опять на рельсах бить. Разумеется, за тол мы ничего сейчас не пожалеем. Если надо, этот мужик, - кивнул Казаков в сторону просеки, - может прямо сюда все доставить. Попробуем, разумеется, в крайнем случае здесь выплавлять. Это золотой мужик, вполне надежный. Ты с ним сговорись. Он все, что хочешь, сделает. Смекалистый... Но, разумеется, без толку там куда не надо не лезь. Главное - разведай. Условься. Поставим дело. Пошлем людей, транспорт. Наладим ему питание, охрану, чтобы было, разумеется, с размахом. Иди. Желаю тебе.

Казаков не пожал Михасю руку, не похлопал его по плечу. Все это не положено и ни к чему. Но когда Михась повернулся, пошел, Казаков вдруг сдернул с него теплую, ворсистую кепку и спросил почти сердито:

- А этот гречневый блин зачем на голове носишь? Ведь не холодно. Неужели хочешь лысым стать?

Многие знали, что не старый еще Казаков сильно переживает из-за своей лысины. Он убежден, что, если не носить кепку или шапку, если все время подставлять лысину дождю и ветру, холоду и солнцу, она в конце концов, сама защищая себя, покроется волосами.