За окнами ночь. Эту ночь они проведут вместе, в новой комнате. Впервые по-настоящему вместе, в своей квартире. Впервые в жизни.
Варя говорит:
- Эх ты, черт, я вторую-то подушку забыла...
- Ничего, - говорит Добряков, - на одной переспим.
И через час их головы лежат на одной подушке - белокурая Варина голова и золотистая добряковская.
Зеленый круг от абажура все еще лежит на глянцевитом полу. Добрякову не хочется тушить свет. Он хочет видеть свою комнату, белоснежные ее стены, коричневый лакированный шкаф.
- Я тебя очень люблю, Васюк, - говорит Варя, прижимаясь к мужу. - Я к тебе все больше и больше привыкаю. Ты очень хороший. Я не ошиблась...
Она никогда еще не говорила так. Она беззащитна сейчас, как всякая влюбленная женщина, и такая кроткая, нежная. И Добряков нежный. Нежно он говорит жене:
- Ты только никогда не серди меня, Вареник. Я очень жестокий, если меня сердят...
- Чем же я тебя сержу?
- Ты знаешь, я не люблю, когда ты с мужчинами...
- Ну, снова эта музыка! - как от боли поморщилась Варя.
Добряков встал, потушил свет. Опять лег.
- Я серьезно говорю, - сказал он, натягивая одеяло. - Я не люблю это. Симаков на тебя смотрит, как кот на сало. Тебе это не заметно, а я вижу. Вы, женщины, вообще ничего не замечаете, а нам, мужчинам, видно. Другой раз хорошая женщина с таким человеком сойдется, что просто жалко. И как она не видит... - Помолчал. - А ты, Варя, с Симаковым не очень. Он так как будто и красавец, а у него дурная болезнь была...
- Неужели? - удивилась Варя. Потом спросила: - А зачем ты мне это говоришь? Я же за Симакова замуж не собираюсь. У меня есть свой... муж.
И впотьмах Добряков не увидел, а только почувствовал, что в глазах жены, затуманенных нежностью, загорелся опять этот каверзный огонек. Осердившись, Добряков сказал:
- А кто вас знает! Некоторые и от мужей бегают...
- Не говори чепухи! Это противно...
- А ты не серди меня... Я тебе раз навсегда говорю: если я что-нибудь замечу, я не позволю тебе работать...
Варю было трудно рассердить. Она смеялась. Немножко ей нравилось такое пристрастие мужа. Она вспомнила где-то вычитанную фразу: "Ревность - это тень любви; пройдет любовь - пройдет и ревность".
Постепенно, однако, ей начинала надоедать эта тень. Она смеялась уже не так охотно, как прежде. Но все-таки она смеялась. И, смеясь, она спросила:
- А что будет, если я этого приказа не выполню?
- Будет худо...
- А все-таки?
- Допустим, - Добряков приподнялся на подушке. Он был спокоен. Он улыбнулся даже. И непонятно было, шутит он или говорит серьезно. Допустим, я бросаю тебя. В загсе мы не зарегистрированы. Никто не знает еще, что мы живем вместе. Как узнать, кто отец?
Варя порывисто сбросила одеяло и спрыгнула с тахты.
- Я отец! - крикнула она. И зажгла электричество.
В одной сорочке, босая, она сидела на ящике. Зеленый круг от абажура лежал теперь на ее плечах. Она вздрагивала от легкого холода, идущего с глянцевитого пола. Она раздумывала о чем-то.
Добряков смотрел на нее.
За окнами была ночь, очень темная перед рассветом.
Варя начала одеваться. Она одевалась быстро, натягивала чулки.
Добряков смотрел на нее и не верил, что она уйдет. Она же беременная.
Но она уже застегивала кофточку и стояла перед зеркалом. Она спокойно приглаживала волосы.
И это спокойствие поразило Добрякова. Он сказал:
- Варя!..
- Что?
- Варя, не делай глупостей. Иди сюда...
- Нет, Добряков, - спокойно сказала она, - я уйду. Я не привыкла жить с дураками.
Пригладив волосы, она взяла со стола шарф, обмотала им шею и начала надевать куртку.
Добряков спросил:
- Варя, неужели ты уйдешь?
- Нет, не уйду! - сказала она насмешливо. - Я буду умолять моего супруга не бросать меня, беременную, на произвол судьбы. Я буду умолять повелителя усыновить моего ребенка. Я буду согревать барахольщика теплом моего сердца...
И вдруг заплакала. Большая светлая слеза выкатилась из левого глаза и поползла по щеке, оставляя влажный след.
Добряков увидел слезу и вскочил с тахты. Он закричал:
- Варя!.. Ну, прости меня, если я виноват! Я же не хотел тебя обидеть. Честное комсомольское...
- Как не стыдно! - сказала Варя, продолжая плакать. Нос ее мгновенно покраснел, и лицо стало некрасивым. - Как не стыдно говорить комсомольское...
- Я же не хотел...
Добряков стоял перед женой, высокий, теплый, растерянный. А она плакала и искала в карманах куртки носовой платок. Потом она сдернула с гвоздика мохнатое полотенце и спрятала в него разгоряченное лицо.
Читать дальше