Павел Нилин: Впервые замужем

- Мама, ты одна?

- Нет, - говорю, у меня Тина Шалашаева.

И вижу: вслед за Тамарой входит высокий молодой человек в дымчатых очках.

- Ну, все равно, - говорит Тамара и, увидев в кухне Тину, кричит ей: Привет, Христина Прохоровна. Мама, поздравь нас. Это Виктор Перевощиков. Я тебе, кажется, рассказывала о нем...

- Нет, не помню, - говорю я в большой растерянности. И мне даже нехорошо делается - наверно, от сердца, что ли. - Не могу вспомнить...

- Ну, все равно, все равно, - говорит Тамара. - Познакомьтесь. Это... это, как бы сказать, ну, словом, короче - это мой муж...

- Муж? - уже совсем было растерялась я. - Как же это? Неожиданно...

- Ну все равно. Познакомьтесь, - как бы подталкивает она мужа ко мне. А он улыбается.

- Садитесь, пожалуйста. Очень приятно, - говорю я. А что я еще могла сказать?

А Тина Шалашаева как вышла из кухни, так и застыла у двери, ровно статуя.

- Я сейчас стол накрою. Мы должны это как-то отметить, - говорю я и улыбаюсь, конечно, хотя мне отчего-то хочется заплакать. Но Тамара говорит:

- Потом, потом. Мы сейчас спешим. - И достает из сумочки бумагу: - Ты вот тут распишись, мамуля, что просишь прописать на твоей площади твоего зятя, мужа твоей дочери. Это такая формальность. И мы, может, еще успеем в домоуправление, - смотрит она на свои ручные часики, которые я подарила ей недавно ко дню рождения. - Там, кажется, до семи, в домоуправлении? Хорошо, если б они завтра утром его прописали...

- А пропишут? - только и спросила я.

- А как же это смеют не прописать, - почему-то засмеялась она, - если это мой законный муж и я с ним уже оформлена. Почти, - чуть поправилась она. - Не может же он постоянно ночевать на вокзале...

В то время Тамара уже неплохо укрепилась в этом ансамбле "Голубые петухи". (Их теперь, этих ансамблей, видимо-невидимо развелось повсюду. Поют и пляшут, как перед большой бедой.)

А Виктор, как я потом поняла, только числился где-то, но нигде не работал. Или, лучше сказать, работал на дому, но что делал - понять было невозможно, потому что дверь в одну комнату, самую большую, он запирал наглухо и даже заказал для нее отдельный врезной замок.

Это было тоже совсем неожиданно для меня.

У Тамары собрались подружки для репетиции. Они пляшут, поют. А я на кухне готовлю им какую-то еду, - картошки жарю или макароны варю, - не помню уж что. Вдруг звонок и дверь. Входит старичок - слесарь из домоуправления.

- Здравствуй-ка, Антонида, - говорит. - Куда замок-от, слышь-ка, врезать? Некогда мне...

- Какой, - спрашиваю удивленно, - замок?

- Какой, какой, - передразнивает. - Какой твой-от зять велел. Нутряной вот этот. Я за него шесть рублей отдал. И за работу дашь, сколько, слышь-ка, совесть тебе позволяет...

- Тамара, - позвала я.

Тамара вышла из другой комнаты, веселая после репетиции, поздоровалась со старичком и показала на дверь:

- Вот сюда, пожалуйста. Мама, - говорит, - мы так решили с Виктором, чтобы врезать тут замок. Виктору так удобнее. У тебя же иногда часами толкутся твои подруги. А Виктору часто надо сосредоточиться. Ты что, спрашивает меня Тамара, - чем-то недовольна?

- Нет, - отвечаю я, конечно, с улыбкой, - я всем довольна. Но только непонятно мне, чем он занимается, твой Виктор? Зачем ему такая секретность с замком? Что он такое делает?

- Во всяком случае, не фальшивые деньги, - засмеялась Тамара.

Хотя смешного ничего не было, потому что тут же она сказала, чуть прижавшись ко мне:

- Денег, мамочка, у нас нет. Я знаю, у тебя на книжке есть деньжонки. Дай нам взаймы хотя бы сто рублей. Я скоро рожу. Надо бы кое-что в связи с этим прикупить.

Вот так я стала бабушкой - в сорок лет. Даже полгода до сорока еще не добирала. И радости моей не было границ. Я полюбила внука, может быть, даже больше, чем когда-то Тамару. Я бежала теперь домой с работы просто сломя голову, чтобы поскорее увидеть внука, взять его на руки.

Я хотела, чтобы его назвали Николаем, хотя бы потому, что я сама Антонина Николаевна. Но Виктор придумал ему имя - Максим. Ну Максим так Максим. Какая разница? Мальчик получился красивый - крупный, с веселыми, даже чуть озорными голубыми глазами, как у того Виктора, который сбежал и которого бы полагалось мне забыть навсегда, но он, верите ли, снился мне много лет чуть ли не каждую ночь. Ну не сам лично, отдельно, а как бы смешавшись впоследствии с Ашотом и с Алексеем Ивановичем, которые вошли в мое сердце позднее.

Я сняла с книжки не одну сотню, как просила Тамара, а почти все, что было у меня, потому что вижу, у этого Виктора, отца Максима, только и хватило сил - придумать имя ребенку, а коляску и весь остальной приклад надо как-то добывать.