Павел Нилин - Впервые замужем

Тут я сама вскипела:

- Да вы что, - говорю, - думаете, Ефим Емельяныч, что и я вроде того что тоже, как бы сказать, набиваюсь...

Правда, всех этих слов мне полностью выговорить не удалось. Он перебил меня с улыбкой, говоря:

- Вы погодите, не горячитесь. Вы послушайте сперва, что я скажу...

- Но я не понимаю, как вы можете, - уже обиделась было я. - И вообще не понимаю...

- Тем более надо послушать, - потрогал он меня за руку.

А рука у него сильная, крепкая. Нет, еще не старик он.

- Я, правда, слышала, что вы странный человек, Ефим Емельяныч, - уже не могла успокоиться я.

А он опять как бы обрадовался:

- Вот и сейчас правильно вы сказали, именно - Ефим Емельяныч. Запомнили твердо и так вот держитесь. А то вот недавно какой случай был. Прибилась ко мне одна женщина, на взгляд симпатичная и в еще небольших годах, лет этак сорок - сорок два. Но только она выпила со мной четвертинку и сразу, с ходу, начала меня называть "Фимой", как будто я кошка или собака. А потом говорит: "Позволь, Фима, я закурю". - "Нет, - подумал я, - у нас с тобой дело не пойдет, шалава. А мне надо, чтобы дело шло, чтобы она, жена моя, ловила со мной удачу хотя бы до часа моей смерти. И чтобы она понимала - что к чему".

Прошелся по квартире, распахнул все окна, вышел на крыльцо.

- Вот глядите, Тонечка, какое солнышко опять вышло. Красота!

И сказал это так, будто и солнышко его собственное, будто он сам придумал его и только здесь оно сияет первозданно для всеобщего удовольствия.

- Ведь я отчего за эту мою хибарку держусь? - будто спросил меня. - Да оттого, что здесь я сам как бы на своем месте. У меня тут и садик и огород. И - гараж.

- Гараж? - невольно переспросила я.

- А как же? У меня в нем машина. - И засмеялся. - Вы не обращайте внимания на мою ногу. У меня машина, дареная от властей, с ручным управлением.

В этот момент кто-то завозился в дощатом сарайчике недалеко от крыльца, рядом с уборной, выкрашенной в две краски, - черную и малиновую.

- А тут у меня козочка Феня, - показал Ефим Емельянович на сарайчик. Вы творожок сейчас кушали. Это от нее, от Фени. У нее и дочка есть Верочка.

За домиком я увидела маленький садик и крошечный огород.

- Швейцария, - засмеялся Ефим Емельянович. - Недавно доктор знакомый, тоже инвалид, ко мне приезжал. Это он сказал. У тебя, говорит, Ефим, тут полная Швейцария. В небольшом масштабе. А это вот мой гараж...

Гараж показался мне похожим на огромный железный ящик темно-малинового цвета.

- Это флотский сурик, - объяснил Ефим Емельянович. - Такая замечательная краска. Я ею и низ машины прокрасил. Только трудно ее доставать...

И вроде пустяк - разговор о краске, но я как-то по-особенному почувствовала себя, будто он сообщил мне о чем-то, о чем сообщают далеко не всем. Такой у него был тон.

У гаража, вровень с ним стояли два столба, а между ними на большой высоте водопроводная, что ли, труба. И раньше чем я спросила, зачем это, Ефим Емельянович вдруг подпрыгнул и ухватился за эту трубу.

Если б кто-нибудь мне сказал, что человек, которого я видела вчера в этом домике, - страшный, старый, об одной ноге, - может вот такое выделывать на трапеции, я бы никогда не поверила.

- Я ж вам говорил, что я еще в детские годы в цирке толкался, когда беспризорником был, - весело стал рассказывать.

А глаза блестели, дышал тяжело, даже тяжко - и прихватывал себя за грудь, будто хотел утишить сердце.

Мы присели тут же у гаража на скамеечку.

Все маленькое здесь, не новое, но какое-то аккуратненькое, даже, кажется, свежевыкрашенное.

- Еще, словом, в детские годы, - рассказывал, - пристал я к одной цирковой труппе. Смерть как мне хотелось стать циркачом. Ездил я с этой труппой по городам. Чистил конюшни у цирковых лошадей. Делал все, что велели. Потом стали подучивать меня на акробата. И я уже стал кое-что кумекать в этом деле. Даже, можете поверить мне, Тонечка, к четырнадцати годам я уже много что умел. В Ленинграде в цирке меня выпускали с хорошими мастерами. Но в тот год приехали на гастроли, кажется, австрийцы. Посмотрел я на ихних акробатов и - шабаш. Как рукой сняло. Нет, подумал я, это не для меня. До такой высоты, как они, я подняться наверняка не смогу, а толкаться тут на подхвате мне дальше самолюбие не позволит. Нет и нет, подумал я, надо, видно, искать свой хлеб где-то в другом месте. И я в одночасье ушел из цирка. Навсегда. И не жалею. Ни капельки.

"Ох, какой ты самолюбивый. Трудно мне будет с тобой", - подумала я тогда, уже готовая было остаться здесь, если, конечно, он сделает мне предложение. Ведь он же еще не сделал предложение. Но я уже как будто начала привыкать к нему.