Евгений Носов: Не имей десять рублей

Евгений Иванович Носов

(1925-2002)

Не имей десять рублей...

Повесть

1

Без пятнадцати четыре раздался долгий настойчивый звонок. Федор Андреевич, вчера поздно улегшийся, капризно, по-мальчишески натянул на голову одеяло, однако назойливый звон доста-вал его и там, под стеганой ватой. Все еще пребывая в обволакивающей паутине сна, но уже подсознательно понимая, что требуют именно его, директора, он с недовольной гримасой на одутловатом, отлежалом лице повернулся на другой бок и обругал секретаршу, долго не бравшую трубку: "Какого черта! Опять, поди, удрала из приемной". Звонок верещал, и, прислушиваясь к нему с неприязнью, строя догадки, кто бы это мог быть, Федор Андреевич вдруг сообразил, что так настойчиво звонят только по междугородному, скорее всего из главка. "Обождут, тут тоже не Ваньки на подхвате",- оскорбился Федор Андреевич, сделал строгое должностное лицо, погмы-кал сонным горлом, чтобы соответствующе поставить голос, и... и проснулся.

Рядом, на стуле, обессиленно и затухающе дозванивал будильник.

- А-а... это ты...- пробормотал Федор Андреевич и, протянув руку, поспешно придавил кнопку.

Он откинулся навзничь со все еще неприятно бухающим сердцем и полежал так неподвижно, приходя в себя.

- Да-а, отзвонились главки...

На пенсию Федор Андреевич ушел этой весной на шестьдесят втором году жизни. Ушел с глубокой обидой, с ощущением, будто отставка его была предусмотрена заранее. Стариком он себя вовсе не чувствовал, еще лет пяток вполне мог поработать. Других вот и после пенсионной черты продолжают держать на прежних должностях. Сидят, пока не помрут. Будучи последний раз в Москве, уже зная, что ему готовится замена, он зазвал в гостиницу начальника отдела кадров Кудинцева, заказал в номере ужин и попытался прощупать, чем, мол, все-таки не угодил. Кудин-цев всячески увиливал от прямого разговора и только снисходительно отшучивался:

- Помилуй, Федор Андреевич, что за мнительность! Сразу и "не угодил"! Все твои заслуги остаются при тебе, спасибо за долгую службу, но, увы, друг мой, ничего не поделаешь, время! Надо в конце концов и тебя пощадить. Вот уж и инфарктик был, насколько помнится... Нет уж, ты нас пойми правильно, не имеем никакого права посягать на твое здоровье. Мы и так передержали тебя в упряжке сверх пенсионного законодательства. Короли, папы римские - и те уходят. А мы с тобой, брат, простые смертные. Мне вот тоже до пенсии рукой подать. А что поделаешь?

И уже подпивши, приятельски положив руку на плечо Федора Андреевича, увещевал:

- Есть тут у нас кое-какие наметки. Но пока это только так, в проекте. Неизвестно еще, как посмотрит Госплан, вот ждем, что нам скажут. Но тебе, как старому другу, могу кое-что приотк-рыть. Понимаешь, задумали мы укрупнить твой заводик. Пришлось бы тебе заниматься капиталь-ным строительством, входить в связи с новыми поставщиками, набирать новых людей, изыскивать для них жилье. Ну сам знаешь - канительное дело. Да пока перестроитесь, пока освоите новую продукцию - это минимум года три всяких неурядиц, неувязок. Будет лихорадить с планом, посыплются рекламации, замучает текучесть кадров... Сам посуди, зачем тебе, старику, во все это ввязываться? Иди, иди себе отдыхай, честное слово!

Тоже мне радетель! Извивался, как угорь.

Получилось так, что не провожали, а выставили за дверь... Нет, все-таки кто-то подкапывался под него все последние годы. Вот анонимку, сволочи, накатали: недоверие к подчиненным, едино-властие и прочая чепуха, даже перерожденцем окрестили... Так ты приезжай и проверь на месте, так ли это, а не таи камень за пазухой. Или взять случай с орденом. К шестидесятилетию посулили "Трудового",- нет же, кто-то там вмешался, подставил ножку, и "Трудового" заменили "Знаком Почета". Выходит, большего не заслужил, недостоин... Сорок два года на производстве, из них только на руководящей работе тридцать! Начинал с зачуханных мастерских, бывало, путного сверла не сыщешь, какими-то огрызками работали. Считай, вся жизнь производству отдана. Отделались стариковским орденом... На, мол, тебе для утехи и уходи, сажай огород, уди рыбу.

Федор Андреевич лежал на диване в своем домашнем кабинете. Уличный фонарь сквозь окно, прихваченное морозцем, лунно освещал кусок большой картины на противоположной стене. Картину эту - копию с "Девятого вала" Айвазовского - рисовал с огоньковской репродукции заводской художник глухонемой, одиноко обитавший в общежитии.