Ирина Одоевцева - На берегах Сены

- Вот это комплимент так комплимент! Обогатить русский язык, пусть эмигрантский! Большая, неслыханная честь. Спасибо.

Тэффи прищуривается и с невинным видом продолжает:

- Только жаль, что из всех моих "алмазов" вы выбрали как раз тот, который мне не принадлежит. "Ке фер? Фер-то ке?" выдумала не я, а мой брат, генерал Лохвицкий. Да, да, тот самый. Остроумней его я никого не знала. Куда мне до него.

Алданов слегка сбит с толку. Он самый вежливый и тактичный человек эмиграции. Неужели же он обидел Тэффи? Но она весело продолжает.

- Не вздумайте извиняться. И огорчаться. Но кесарево - кесарю. И мне ведь лестно, что у меня такой остроумный генеральствующий брат.

Алданов, возможно из желания загладить свою "бестактность", продолжает убежденно и убедительно:

- Ваши рассказы, Надежда Александровна, может быть, самое ценное, что создала эмигрантская литература. Это - наши анналы, свидетельство эпохи, материал для будущих историков. Просто памятник эмиграции.

Тэффи кивает, радостно сверкая глазами.

- Чувствую, как я начинаю стареть, седеть, превращаться в этакого седобородого Пимена. И насчет памятника, как ловко, как верно,- она лукаво улыбается: - Никто, кроме вас, не умеет так угодить авторскому самолюбию. Может быть, еще что-нибудь прибавите, чтобы я себя памятником почувствовала, так сказать, эмигрантским памятником, возведенным во вторую или энную степень - если только мои скудные остатки алгебры не изменяют мне.

Алданов разводит руками:

- Помилуйте, Надежда Александровна! Я совершенно серьезно. Я действительно считаю вас...

- Пименом! Седобородым Пименом в юбке. И нерукотворным памятником. Принимаю. Верю. И горжусь собой.

Алданов смотрит на Тэффи своими слишком красивыми, газельими глазами, странно не гармонирующими с его одутловатым, немолодым лицом.

- Надежда Александровна, я без шуток, совершенно искренне восхищаюсь вами. Ведь юмор самый трудный род литературы. Откуда вы все это берете?

- Откуда? Из себя,- не задумываясь, отвечает она.- Из себя. Черпаю, как из бочки.

- Из бездонной бочки,- веско роняет Гиппиус.

- Совершенно правильно,- подхватывает Алданов. - Как из бездонной бочки. Так легко, так неисчерпаемо. А ведь, как вы изволите знать, остроумие, по Сент-Беву, схоже с карандашом. Его постоянно надо оттачивать, чтобы оно не притупилось.

Алданов, приведя какую-нибудь цитату, неизменно прибавляет "как вы изволите знать", подчеркивая этим свою уверенность в знаниях собеседника.

- А вот, представьте себе, я и не изволю знать мнения Сент-Бева об остроумии,- капризно и запальчиво заявляет Зинаида Николаевна.- Но запомню. И буду точить свой карандаш, чтобы он не притупился. Остроумие ведь и критику необходимо,- она переводит свой лорнет на Тэффи.- Но вам, Надежда Александровна, точить ничего не надо. Вы пишете самопишущим пером.

Алданов хотя и понимает, что Гиппиус начинает раздражаться, терять терпение и пора переменить тему, все же продолжает восхвалять Тэффи, игнорируя двусмысленное, не совсем понятное "самопишущее перо".

- Мы все, Надежда Александровна, должны быть вам благодарны за то, что вы заставляете нас смеяться. Ведь тот, кто смешит людей, оказывает им настоящую услугу, заставляя их забывать о страхе смерти. А от страха смерти, как известно, люди старятся преждевременно. Недаром французы говорят: "Le jour ou l'on cesse de Иге, on commence a vieillir". (В день, когда перестаешь смеяться, начинаешь стареть.) Вы сохраняете нашу молодость. Не позволяйте нам стареть.

Гиппиус кивает насмешливо,

- Понимаю, понимаю,- растягивая слова, произносит она.- Надежда Александровна фабрикует эликсир вечной молодости.- Она - еще и алхимик. Вернее - алхимичка. И подумать, что я об этом и не догадывалась! Спасибо, Марк Александрович, вы меня просветили, открыли мне истину.- И, сделав многозначительную паузу: - А я как раз, слушая вас, решила сооб щить вам в награду интересную новость. Это пока секрет, но я собираюсь посвятить вам большую статью. Написать о вашем "Ключе" и последовавших за ним "ключиках". И о "Чертовом мосте" и прочем историческом. Все сказать, что думаю о всем вашем, о вас. Мне уже давно хочется. Обещаю вам. Алданов меняется в лице.

- Ради бога, Зинаида Николаевна!.. Не пишите! - испуганнее вскрикивает он срывающимся голосом.

И, спохватившись, багрово краснеет до корней волос. У него, всегда такого выдержанного, отлично умеющего собой владеть, совершенно потрясенный, потерянный вид. На него жалко смотреть.