Лев Овалов - Январские ночи

Для нее этот город, пожалуй, самая значительная часть ее партийной биографии. Все здесь близко, все знакомо, самые значительные силы ее души в продолжение многих лет отданы были Москве.

Москва... как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Съезды партии теперь собираются в Москве.

Тринадцатый... Первый съезд без Ленина.

Но у Землячки нет ощущения, что Ленин отсутствовал на этом съезде.

Это был ленинский съезд. Ни один оппозиционер, ни один уклонист не посмел поднять свой голос. Идеи Ленина пронизывали всю работу съезда.

Съезд дал директиву развернуть борьбу за металл, за подъем тяжелой промышленности, за увеличение производства средств производства. Дал указание усилить работу партии по кооперированию сельского населения, по борьбе с кулацкими элементами.

Каждая делегация была ознакомлена с ленинским "Письмом к съезду", называемым "Завещанием Ленина". Ленин писал в нем о мерах по усилению устойчивости партии и давал характеристику выдающимся деятелям ЦК.

Еще два-три дня, и Землячка покинет Москву. Надолго ли задержится она в Ростове?

Землячка шла вдоль Китайгородской стены.

Неисчерпаемые книжные развалы. Десятки букинистов торговали самой разнообразной литературой. Бесчисленные покупатели раскапывали книжные груды...

День был ясный, светлый, солнечный. Она свернула на Никольскую. Народу на ней множество. Бежали девушки в легких платьицах. С деловым видом торопился служилый люд. Лениво проезжали извозчики.

Красная площадь. Василий Блаженный. Мавзолей у Кремлевской стены.

Землячке вспомнился зимний морозный день, когда она стояла тут вместе со всеми...

Сейчас светит солнце, и вокруг множество оживленных, бодрых людей, и каждый делает свое дело, которое вливается в общее дело всей страны.

Ленин жив, он живет и продолжает жить вместе со всеми, во всей этой клокочущей и пенящейся вокруг жизни.

Люди будут приходить сюда вечно, думала Землячка, и Ленин будет постоянно заряжать революционной энергией миллионы и миллионы людей.

Она миновала Исторический музей, перешла Манежную площадь и пошла по Моховой, мимо университета.

Она любила и само это здание, и то, что в этом здании находилось, бурлило и жило трепетной и нестареющей жизнью. Она всегда любила молодежь, и молодежь тоже тянулась к ней, несмотря на ее строгую сдержанность.

- Розалия Самойловна! - закричал издалека кто-то, еще невидимый ей среди прохожих.

Она остановилась.

По тротуару, обгоняя юношей и девушек, стайками бродивших возле университета, к Землячке чуть не бегом приближался молодой человек.

- Розалия Самойловна! - сказал он, запыхавшись. - Никак не могу вас догнать...

Это был Соловьев, делегат Тринадцатого съезда, выбранный вместе с Землячкой на Восьмой Кубано-Черноморской партийной конференции. Молодой еще коммунист, но старательный работник.

- Слушаю вас, товарищ Соловьев, - как всегда суховато отозвалась Землячка.

Вместо ответа Соловьев повел головой в сторону университета и с неуверенной улыбкой взглянул на Землячку.

- Отпустили бы меня, Розалия Самойловна...

- Куда?

- Учиться, - уточнил Соловьев. - Маловато у меня знаний. Пошлите в университет. Давно хочу просить...

"Давно" - преувеличение, Соловьев лишь недавно демобилизован из армии, но адрес для своего обращения он избрал правильный: Землячка заведовала организационным отделом, и именно от ее решения в значительной степени зависела судьба любого партийного или советского работника в области.

Она пристально посмотрела на Соловьева и задумчиво покачала головой.

- Нет, товарищ Соловьев. Года через два, три...

- Но ведь учиться-то надо? - возразил Соловьев, хоть и не очень уверенно: он знал, что оспаривать решения Землячки безнадежно. - Поручили мне строить завод, а что я перед инженерами?

- Вы - коммунист, товарищ Соловьев, - с необычной мягкостью попыталась ему объяснить Землячка. - Это тоже кое-что значит. Вроде как комиссар при инженерах. А учиться... Не можем сразу послать всех, университет от вас не уйдет.

- Это я понимаю, - покорно согласился Соловьев и любовно посмотрел на здание, стоящее в глубине двора. - Годы только уходят...

Дымка грусти прошла по лицу Соловьева. Он понимал старую большевичку, отказывающую ему, молодому коммунисту, в самом, можно сказать, необходимом, понимал время, в которое он живет, когда интересы отдельной личности подавляются ради интересов всего общества, все это он понимал, но от этого ему не становилось легче.