Всеволод Овчинников: Восхождение на Фудзи (Репортажи из Японии)

В половине двенадцатого приносят обед, а в три тридцать - ужин. Тюремщики спешат разделаться с работой до пяти часов.

- Вот тут-то и выручают передачи. Пока пишу или читаю до полуночи, жую что-нибудь из присланного друзьями.

- Холодно ли в камере?

Не стоит спрашивать! Зима на Хоккайдо самая настоящая - с метелями и морозами. Тут, как привыкли в Японии, жаровней с древесным углем не обойдешься. Каково же, если даже нет и этого? Ничего нет, кроме жестянки с горячей водой, вроде больничной грелки, которую приносят дважды в день.

- За столько лет к чему не приспособишься! - отшучивается Мураками. Только писать трудновато. Чернила замерзают.

Мураками вынимает из кармана томик с портретом Ильича на обложке.

- Что помогло мне выстоять? Конечно, жизненная закалка, революционный опыт. Но главное - это.

Свет ленинских мыслей, отблеск кремлевских звезд проникают сквозь тюремное окошко, словно целительные солнечные лучи. Они не дали завянуть душе, запертой в темнице. Они помогают крестьянину-недоучке расти. Казалось бы, слову "кругозор" не поместиться в одиночной камере. Но кругозор Кунидзи Мураками расширился за годы заключения.

- Время истекло! - врывается в беседу голос тюремщика.

Все смолкают, и вдруг - что это? Словно откуда-то из-под земли поднимается и растет мелодия. Полицейский захлопнул блокнот и уставился в потолок. Песня в тюрьме - вещь неслыханная. Но она, как видно, стала традицией свидания с необычным узником. Поют, не разжимая губ. Лишь последние слова в полный голос.

- Отлично, - улыбается Мураками. - Только припев, по-моему, нужно резче, как лозунг. "Свободу Кунидзи, на волю Кунидзи!" - дирижирует он сжатым кулаком.

Нас снова считают при выходе. Захлопывается дверь. Тяжело гремит засов...

Мы оба верили при встрече, что зима 1963 года будет для Мураками последней в неволе. Со всех концов Японии стекались тогда в верховный суд объемистые пачки подписных листов. Около восьмисот тысяч человек поставили свои имена под требованием оправдать безвинно осужденного. По просьбе защиты криминалисты СССР и Чехословакии научно доказали фальшивость "вещественных улик". Ибо если бы две пули, на которых строилось обвинение, действительно пролежали две зимы среди скал горного перевала, их никелированная поверхность была бы разрушена коррозией.

17 октября 1963 года я с трудом пробился сквозь толпу и прошел сквозь цепи охраны в отделанный темным резным деревом зал верховного суда в Токио. Заседание, которого с нетерпением ожидала страна, длилось буквально несколько секунд. На нем была произнесена одна-единственная фраза: "Апелляция Кунидзи Мураками отклоняется".

Это означало, что после одиннадцати лет пребывания в следственной тюрьме Саппоро для Мураками был уготован перевод в тюрьму Абасири. Камеры там не отапливаются вовсе. Даже летом в них по неделям не просыхают полотенца, а зимой, когда метет пурга с Охотского моря, температура падает до тридцати градусов ниже нуля. К тому же заключенному резко ограничили право переписки, запретили передачи.

Единственный раз ворота тюрьмы распахнулись перед Мураками 8 июня 1965 года, когда его отпустили на четыре часа, чтобы похоронить мать.

Тысячам людей в Японии была знакома и по-родственному близка эта восьмидесятилетняя крестьянка - вдова батрака, мать коммуниста. Она приезжала из деревни на каждое из ста тридцати судебных заседаний. Она до последней минуты верила, что правда одолеет клевету, и, услышав приговор, пыталась покончить с собой.

Мы долго беседовали с ней в тот день, когда вместе встречались с Мураками в тюрьме Саппоро. "Об одном прошу судьбу, - сказала она, прощаясь, - хоть бы раз перед смертью сесть дома за стол с Кунидзи и покормить его..."

Мечте этой не суждено было сбыться.

- Ты прожила восемьдесят два года, и лишь смерть принесла тебе покой, сказал Мураками перед траурной урной. - Теперь ты можешь отдохнуть от забот.

Сын оказался достойным матери.

Многолетняя борьба против ложного обвинения завершилась победой. В ноябре 1969 года судебные власти были вынуждены освободить Мураками на поруки. И немалая заслуга в этом принадлежит ему самому - коммунисту, который с первого до последнего дня пребывания в тюремной камере оставался не узником, а борцом.

Гимн солидарности

Рука Оми Комаки потянулась к кисточке с тушью, уверенными штрихами подчеркнула в тексте строки: "Тяжелое противоборство с вооруженными силами империализма и белогвардейщины советские рабочие и крестьяне вели при братской поддержке международного пролетариата, трудящихся всего мира. Во многих странах создавались комитеты "Руки прочь от Советской России!"... Интернациональная солидарность трудящихся прошла историческую проверку в огне социалистической революции".