Вячеслав Пьецух: Четвертый Рим

Естественно, масштабы иофановского Дворца, а главное - монумента, не могли не волновать молодое воображение, и потому это даже закономерно, что поутру 28 апреля 1932 года Ване Праздникову явилась такая мысль: если застеклить темя и затылок у статуи Ильича, то в голове свободно разместится большая библиотека. Нужно, правда, заметить, что накануне он с другом Сашкой Завизионом выпил две бутылки "Донского игристого", а впрочем, на Руси с похмелья не всегда приходят дурные мысли.

2

Ваню Праздникова до такой степени увлекла его выдумка, что он дольше обыкновенного провалялся в своей постели, каковой ему с детства служил топчан из парусинового прямоугольника, прикрепленного к прочным дубовым козлам; поднялся он примерно в половине восьмого, оделся и стал осторожно выбираться из комнаты в коридор. Осторожность тут требовалась потому, что Ваня жил с матерью, которая спала на большой железной кровати, украшенной хромированными шарами, древним дедом, который спал на полу, завернувшись в старый турецкий коврик, даром что когда-то служил ремонтером при полку Голубых гусар, и десятилетней сестренкой, которая спала на столе, а поскольку площадь их комнаты составляла восемь квадратных метров, то волей-неволей приходилось осторожничать по утрам, чтобы не побеспокоить дрыхнущих домочадцев, и главное, чтобы на деда не наступить. Выбравшись в коридор и внимательно притворив за собою дверь, Ваня направился в туалет, такой сырой и холодный, что парень весь покрылся гусиной кожей, потом умывался довольно долго из напольного умывальника с педалью для подачи воды, а умываясь, раза два посмотрел на свое отражение в маленьком зеркале, и оба раза ему отозвалась симпатичная московская рожа с зеленовато-серыми, значительными глазами, которые смотрели по-тогдашнему задорно и с некоторой издевкой. Затем Ваня проследовал в кухню, где соседки в неглиже уже толкались у круто пахнувших керосинок и веселый инженер Скобликов, работавший на фабрике "Кожимит" начальником смены, наигрывал губами арию из "Аиды"; тут Ваня позавтракал холодной картофелиной, предварительно намятой зернистой солью, попил чайку из оловянной солдатской кружки, потом накинул материно пальто, впрочем, похожее на мужское, хотя и застегивалось оно на левую сторону, нацепил на голову выгоревшую кепку с огромным козырьком по тогдашней моде и отправился со двора.

Жил Ваня Праздников на северо-восточном конце Москвы, у Преображенской заставы, на Русаковской набережной, в высоком фабричном доме. По весне, когда Яуза выходила из берегов и затопляла первые этажи, на улицу выбирались через чердак, к которому тогда прилаживались необычайно высокие и продолжительные мостки. Старики в ту пору из дома вовсе не выходили, а Ваня даже с удовольствием проделал заковыристый этот путь и около восьми уже дожидался трамвая на остановке.

До кооперативного техникума, который располагался в самом центре Москвы, между Рождественкой и Неглинной, ему нужно было ехать на двух трамваях. Характерная особенность этой езды состояла в том, что во всякое время дня в вагонах было не протолкнуться и пассажиры частенько свисали гроздьями из дверей, а то путешествовали, примостившись на буферах, и это называлось прокатиться "на колбасе". Почти полтора часа ежедневной езды Ваня Праздников таким образом убивал: то он читал газету от выходных данных до состава редакционной коллегии, то долбил по учебнику эсперанто, а то он мечтал о том, как они поженятся с Соней Понарошкиной, или что при коммунизме пиво по трубам пойдет в дома непосредственно с Бадаевского завода. Но утром 28 апреля Ване положительно не мечталось, к тому же что-то припозднилась его "Комсомолка", и ему было нечего читать. От безделья Иван обозревал пассажиров и, в частности, заприметил странную женщину восточной наружности в платье из темно-зеленого подкладочного шелка, которая смотрела как бы вовнутрь себя, а также парня вороватого вида, державшего во рту погасшую папиросу, потом Ваня стал прислушиваться к разговорам своих соседей и, в частности, напал на такой отрывок:

- ...даже по винно-водочной линии, - один мужик говорил другому, царизм соблюдал свою антинародную подоплеку. Скажем, для бедных слоев существовала "смирновка" сорокового номера, по восемнадцать копеек штука, а на утеху буржуазии шел двадцать первый номер, это уже по рублю с полтиной.

- Про царизм, - говорил другой, - мы с тобой впоследствии потолкуем. Ты мне лучше скажи, почему у нас пиво повсеместно недоливают? Ведь это, если подойти с классовой точки зрения, получается саботаж!..