Вячеслав Пьецух - Государственное Дитя

- Здравствуйте, я ваша тетя...

Ему в ответ:

- В четырнадцать ноль-ноль по стокгольмскому времени у вас должна состояться встреча с представителем премьер-министра. Место встречи: книжный магазин издательства "Нордстедс". Это на острове Риддархольме, от центра города в двух шагах.

- Интересно, а как я узнаю этого представителя? - спросил Вася.

- А его нечего узнавать. У них в книжных магазинах больше одного посетителя не бывает.

Выйдя из телефонной будки, Злоткин внимательно осмотрелся по сторонам, убедился в том, что поблизости нет никого, хотя бы отдаленно похожего на Асхата Токаева, и направился в сторону центра города, согревая руки в карманах куртки; было не то что холодно по-отечественному, а зябко от непривычно высокой влажности и сырого ветра, временами налетавшего со стороны моря, который, что называется, пронизывал до костей.

Встретив по пути двух молоденьких полицейских, он справился о местоположении острова Риддархольме, получил обстоятельный ответ и посмотрел на свои часы: до встречи оставалось еще так много времени, что можно было напиться и протрезветь. Именно таким образом Вася Злоткин и поступил: выйдя на улицу Вестерлонгатен, ведущую непосредственно к месту встречи, он заглянул в заведение, выпил несколько стаканов шведской водки по пятьдесят крон порция, а потом зашел в какой-то кинотеатр, рассчитывая вздремнуть до конца сеанса, но вдруг на него напало что-то вроде обморока, и стали являться грезы...

Вот город Кострома с деревянными заборами, с какими-то замученными особнячками николаевского времени и знаменитой пожарною каланчой, милый, нелепый город на Волге, где родился и вырос Василий Злоткин, - не то чтобы он сам, а он сам, но в качестве персонажа, он сам, но как бы глядя со стороны. По правде говоря, родился и вырос он в двухэтажном бараке по улице Клары Цеткин, где время от времени случались дикие драки и безобразные кутежи, однако теперь ему грезилось, что родом он из новых, хотя и провинциальных дворян, у которых имелся свой каменный домик и загородная усадьба. Будто бы ребенком он был плаксивым и озорным, - что, в сущности, так и было, - а в отрочестве отличался злокачественной чувствительностью, то есть самые сильные переживания в нем вызывали драматические события, например, наводнения и пожары, а также непомерной жаждой по женской части. В юности же это было невидное, какое-то затаившееся существо, склонное к тихим занятиям, вроде клеянья миниатюрных коробочек из картона, и не пышащее здоровьем; во всяком случае, его не взяли на государеву службу по причине плоскостопия и какой-то болезни предстательной железы. В это время он окончил строительный техникум и два раза был под следствием - один раз за поножовщину и другой раз за попытку растления малолетней, но в обоих случаях у дознавателей что-то не сходились концы с концами, и грехи молодости были оставлены без последствий. Отец Василия Злоткина и рад был бы тому, чтобы его отпрыска упекли за решетку на какой-то разумный срок, чтобы он пересидел самые нервные свои годы, хлебнул бы лиха и, таким образом, избежал наихудшей доли, как вдруг Василий Злоткин остепенился, самосильно выучил английский язык и даже поступил было на юридический факультет Саратовского университета, но его отчислили после первого же семестра за академическую неуспеваемость и прогулы. На то, - имеются в виду неуспеваемость и прогулы, - были свои причины. Первая из них состояла в том, что с некоторых пор в нем нехорошее волнение поселилось: ему все не давала покоя мысль, что вот когда-нибудь он умрет и не оставит по себе памяти, и факт его существования окажется под сомнением, и в будущей жизни никто не узнает о человеке, который, может быть, заслуживает известности, как никто. Вторая причина была такая: Василий Злоткин начал писать стихи; вследствие нехорошего волнения он примерно год корпел над своими виршами под Державина, ибо у него завалялась книжка этого стихотворца, исписал ими две общие тетради, но в конце концов оказался не настолько глуп, чтобы не понять - стихи ему славы не принесут. Несколько позже он пытался рисовать, ваять, музицировать и даже надумал опровергнуть теорию относительности, но эти предприятия также не задались. Замечательно еще то, что он испытывал физическую неспособность к какому бы то ни было ручному, в правильном смысле слова созидательному труду.

После того как Василия Злоткина выгнали из университета, он целыми днями торчал в комнате, которую снимал у одного путевого обходчика, большого любителя тишины, газетного чтения и ягодного вина. Он часами лежал на явно краденой больничной койке и, казалось, жадно прислушивался к току крови в своих артериях, с минуты на минуту ожидая, что сердце встанет, ток крови прекратится, сознание охватит тяжелая пелена, и тогда настанет то ужасное, бесконечно мучительное мгновение, которое полагает предел просвету бытия со стороны будущего, то самое мгновение, когда всеобязательно приходится помирать. Причем, ему не столько помирать было страшно, сколько доводила до исступленья все та же мысль: вот он того и гляди умрет и не оставит по себе памяти, и факт его существования окажется под сомнением, и в будущей жизни никто не узнает о человеке, который, может быть, заслуживает известности, как никто. Неудивительно, что со временем вопрос: как бы выбраться из мрака обыкновенного, пошлого существования на свет европейской славы, - стал его постоянно мучить. Он думал о судьбах знаменитых людей минувшего и между прочим приходил к выводу, что добром известности не добудешь, ибо, например, Юлий Цезарь записан в учебниках истории потому, что он тиранил Римскую республику, а Брут за то, что он зарезал тирана Цезаря, разные же умники, вроде Исаака Ньютона, запоминаются людям исключительно в связи с тем, что им дано предугадать на все предбудущие века: бомбы падают вниз в условиях любого государственного устройства. После он засыпал, утомленный приятной работой воображения, причем ему никогда ничего не снилось.