Иван Панькин - Начало одной жизни

Наконец из сарая вывели Буренку, привязали ее к оглобле сытого мерина дяди Гордея. Меня посадили на сани, и покатили мы с дядей Гордеем в неведомый для меня край.

Наша старенькая избенка последний раз жалостливо посмотрела на меня тусклыми окнами и скрылась за поворотом дороги. Потом из-за какого-то забора выглянула она еще раз, показала старую соломенную крышу, похожую на голову пьяного старика, и, наконец, чужие дома закрыли ее от меня. Выехав за село, дядя Гордей свернул лошадь в сторону Мокшанки: там мы должны были оставить Буренку, а сами поехать дальше в город.

Пока перед моими глазами виднелось родное село, я все время плакал, вернее не плакал, а только всхлипывал.

Дядя Гордей глядел, глядел на меня и сказал:

- Будет тебе, басурман! Чай, не к дьяволу на рога тебя везу, а в комиссарское заведение.

После его слов мне стало легче. Видимо, слово "комиссарское" подействовало на меня успокаивающе.

Я прижался плотнее к спине дяди Гордея и подумал: "Неужели я буду всамделишным комиссаром? Конечно, буду, коли так говорят большие".

И тут же я представил себя комиссаром. На мне широкие, как у Фильки-солдата, галифе, через грудь - крест-накрест ремни, на одном боку - острая сабля, а на другом - наган в кожаной сумке. И вот в таком грозном виде я уже шагаю по родному селу.

"Что это за комиссар появился в нашем селе? - шушукаются люди. - Да это, никак, Ванятка Остужев вернулся из комиссарского заведения?"

"Смотрите, каким раскрасавцем стал!" - ахают бабы.

"А сабля-то, сабля у него, что твоя икона блестит!" изумляются мужики.

А я задираю голову и будто не слышу их. Иду в сторону дедовского дома и, как рекрутский начальник Филька, командую себе: "Ать-два, ать-два"...

Я так размечтался, что даже не заметил, как мы прибыли в Мокшанку.

Когда въехали в обширный двор дяди Гордея, нам навстречу выбежала толстенькая подвижная тетя Матрена, сестра моей матери, жена дяди Гордея. Тетя Матрена окинула нас взглядом и, не дав опомниться, сразу сообщила:

- Гордюша, в деревне несчастье случилось.

- Что там еще случилось? - с тревогой спросил дядя Гордей.

- Митька, Кузьки Косого сын, чуть не задохнулся в бане, еле откачали.

- Вот и хорошо, пусть следующий раз без креста не заходит в баню.

Тетя Матрена, видя, что ее сообщение на мужа не произвело никакого впечатления, с сияющим лицом и распростертыми руками кинулась ко мне.

- Миленький, родненький, птенчик ты сестричкин! - защебетала она.

Но, увидев на моих ногах валенки, она поперхнулась, и ее круглое лицо сразу вытянулось.

- Ой, баран ты пустоголовый, - взвыла она волчицей на дядю Гордея. - Этим валенкам по дому износа еще не было бы, а ты отдал! Скоро рубашку свою отдашь людям!

- Бог велит все напополам делить, - ответил дядя Гордей и повел нашу Буренушку в сарай.

Когда тетя Матрена взглянула на Буренку, ее лицо опять сделалось добрым, и она повела меня в дом.

В Мокшанке мы с дядей Гордеем пересели на легонькие саночки и покатили дальше. Ехали мы среди одинаковых снежных холмов. Я сначала разглядывал их, а потом заснул. Только я закрыл глаза, передо мной, как живая, предстала тетя Дуняша.

"Ну что, басурманчик? - сказала она. - Теперь уж можно лететь в гости к белокрылым чайкам".

"А крылышек-то нету у нас", - говорю я.

"Как нет! А это что?"

И правда, за моей спиной вдруг раскрываются, как у воробья, два сереньких крылышка. Захлопали они, подняли меня вверх и понесли, понесли куда-то.

"К солнцу, к солнцу держитесь, детки!" - размахивая белыми лебедиными крыльями, кричит нам с Андрюшкой тетя Дуняша.

Но вдруг нам путь преграждает какое-то чудовище.

У него волосы и стан женский, а морда как у собаки.

"Моряна, Моряна это! - кричит снова нам тетя Дуняша. Она проглотила моего батюшку. Держитесь, дети, не опускайтесь на землю, летите прямо над ее головой. Смелых людей боится Моряна".

Но при виде этого чудовища у меня подсекаются крылья, и я лечу кубарем вниз.

"Басурман, басурман!" - каким-то страшным голосом кричит сверху тетя Дуняша.

Я открываю глаза, а кругом уже тьма, хоть глаза выколи, ничего не видно.

- Басурман, ты спишь, что ли? - кричит дядя Гордей. - Будет дрыхать, чай, ты не медведь. Вон уже город видать.

- Где?

Я посмотрел и увидел вдали много огней.

В ГОРОДЕ

В тот час, когда обычно бабушка нам таинственно сообщала, что возле нашего дома уже ходит бездомница-дрема, и нас, малышей, торопливо укладывала спать, санки дяди Гордея, выскочив из узких желобов-переулков, покатились по широкой, залитой электрическим светом улице, гомонившей, как деревенская изба во время сходки.