Павел Засодимский - Антон Попов

Мне пришлось сидеть в карцере в начале декабря месяца. Из окна видны были только сугробы снега да деревья с голыми ветвями, увешанными инеем… Была темная зимняя пора. Дни стояли короткие: в 3 часа уже смеркалось, а мне дали на весь вечер одну сальную свечу. Я, разумеется, берег свечу и хотел зажечь ее, когда совсем стемнеет.

И вот уже смерклось, отзвонили к вечерне, и, по моим предположениям, был уже час пятый. Я взял спичку и собирался осветить свой каземат, как вдруг какая-то темная фигура, по колени увязая в снегу, подошла к моему окошку. Я в ту же минуту вскочил на подоконник и растворил форточку.

– Это я! – послышался знакомый мне голос. – Я принес тебе кусочек пирога, говядины и булку… Получай!

И Антоша через форточку передал мне всю эту провизию.

– Скучно тебе? – спросил он, заглядывая в карцер.

– Скучно! – отвечал я. – А что у нас там делают?

– Теперь сели заниматься, а я улизнул к тебе…

– Спасибо! – сказал я, пожав ему руку, через решетку. – А ты в одной куртке… – Смотри, не простудись!

– Нет! Сегодня тепло… успокоил меня приятель.

– Беги же скорее! Завтра увидимся… Прощай!

– Прощай! – промолвил Антоша и отошел от окна, бредя по сугробам.

Я в шутку назвал Антошу Попова своею «совестью», потому что его советы и внушения почти всегда совпадали с указаниями того внутреннего голоса, который зовут совестью.

Года через два по моем поступлении в гимназию, как мне помнится, вышла, например, такая история.

Я был в хороших отношениях с одним товарищем, Васей Березкиным. Он был славный, простой парень, но несколько обидчивый; особенно он недолюбливал в товарищах барских замашек… Однажды я весь вечер пробился над какой-то запутанной математической задачей и никак не мог решить ее. Антоша, конечно, помог бы мне развязаться с задачей, но я из упрямства и самолюбия не обращался к нему. «Сам добьюсь!» – говорил я себе; но задача не давалась. Наконец, голова моя разболелась, я страшно устал и был раздражен.

После чая, надувшись, ходил я по зале, недовольный и злой, ворча на бегавших и шумевших вокруг меня мальчуганов: они мешали мне сосредоточиться на моей задаче. Впрочем, в те минуты мне все мешало: мешали даже скамейки, стоявшие вдоль обеденного стола, и я пинал их… Вдруг сзади кто-то наступил мне на пятку. Я вздрогнул, как ужаленный, и обернулся. За мною шел Вася Березкин, глазея по сторонам и что-то весело насвистывая себе под нос. Под влиянием своего раздражения я, не говоря ни слова, грубо оттолкнул его.

– Ты что… с ума сошел? – сердито проговорил он, с удивлением, как мне показалось, посмотрев на меня.

– А ты на ноги не наступай! – крикнул я, взбешенный.

– Скажите, пожалуйста… какая фря! – насмешливо отозвался Березкин, разозлившись в свою очередь. – На ногу ему не наступи!.. Ах, ты дрянь!

– Сам ты – дрянь!

Слово за слово, и разбранились самым основательным образом.

– Ты теперь не подходи ко мне! Слышишь? – крикнул Березкин.

– Я-то не подойду… сделай милость! Ты-то ко мне не прилезь! – огрызнулся я, с холодным презрением посмотрев на своего врага.

Обмен последними приветствиями означал, что между мною и Васей Березкиным уже «все кончено»… С этой минуты мы были «в ссоре», то есть не должны были обращаться друг к другу с просьбами, не должны были говорить друг с другом, и если бы когда-нибудь пришлось, волей-неволей, упоминать фамилию неприятеля, то следовало упоминать ее не иначе, как с самым невозмутимым равнодушием; с другой стороны, мы могли подстраивать один другому всякие мелочные каверзы, ставить друг друга в неловкое положение и, при случае, имели полное право подраться вволю.

Когда после девяти часов мы, по обыкновению, сошли в спальню и улеглись на свои койки, я чувствовал себя очень скверно. Мне хотелось поскорее рассказать Антоше о моей ссоре с Березкиным, и, в тоже время, я медлил со своим признанием: я уже предчувствовал, что Антон Попов на этот раз окажется не на моей стороне.

– Антоша! Я хочу рассказать тебе что-то… – заговорил я, приподнимаясь и облокачиваясь на подушку.

– Что такое? – пробормотал Антоша, уже начинавший подремывать.

Тут я наклонился к нему и начал исповедываться в своих вечерних похождениях. Антоша протер глаза и старался внимательно выслушать меня до конца.

– Ты не прав! – позевывая, проговорил он, когда я закончил свое повествование. – Что ты, в самом деле, как собака, бросился на него… Ведь, он же, вероятно, не нарочно наступил тебе на ногу?