Оказалось, что дело шло о моей особе…
– Ты, видно, с ним поедешь, – сказал мне Захар.
Мне было все равно.
– А рубль давай в задаток.
Старичок замахал было руками и начал говорить, что нечего беспокоить барина из-за рубля, но когда Захар повторил своим деревянным голосом: «Как знаешь!», он засеменил ножками и стал доказывать, что действительно задаток нужен, «для верности…» Я вручил Захару рубль. Он внимательно помусолил его и с суровостью завязал в кошель. Мы пошли со стариком обратно к крыльцу.
– Ты знаешь, как меня зовут-то?.. – возбужденно вполголоса заговорил он. – Меня Мартыном зовут… А ты зря надавал ему пятишницу-то – эх, жила он у нас!.. Я тебя как бы важно за четыре-то рублика отомчал, любо-два!.. А теперь вот выскочил рублик из кармана… а? Разве у тебя их много, рублей-то?.. Вот что, милячок, дай-кось ты мне двугривенный на деготь… Я тебя вон как предоставлю: стриженая девка косы не успеет заплести… хе-хе-хе… (Я ему дал двадцать копеек). А теперь вот что я тебе скажу: вставай ты завтра ра-а-ано-рано и прямо ступай по проулку… И прямо как дойдешь ты вон до энтой избы – я и буду тебя поджидать. Телега у меня хоро-о-ошая, уёмистая… Эх, отомчу я тебя! – И Мартын обстоятельно показал мне, до какой избы нужно дойти.
– Да зачем же это? – удивился я. Но Мартын только таинственно замахал руками и ничего не ответил.
Спать я лег под навесом двора. Там было хорошо: пахло свежим сеном и дегтем. Захар ушел в ригу. (За чай он взял с меня тридцать копеек.) Старуха осталась в избе, мрачной и переполненной тараканами. Других я не заметил. Только около полуночи в соседстве со мною послышались осторожные голоса. Один принадлежал Машке.
– Ты вот смотри ему в глаза-то! – в ужасном возбуждении говорила она, спеша и захлебываясь. – Он тебе не токмо что – он тебя изведет всего… Ноне тоже матушка свекровь как хлобыснет половником, так рука и хряснула… Я стою плачу, а он вошел. Вошел, да как зявкнет на меня, у меня и рученьки опустились… У людей-то завтра пироги, а у нас лепешки велел… А в амбаре муки целая прорва… А сноха Катерина рвет и мечет: позавчера она доила комолую, а я вчера хватилась – молока-то нет… Туда-сюда, а нонче уж на меня сваливает…
– Нонче за подкову уздой меня, – медленно произнес Федька.
– То-то вот уздой! – заторопилась Машка. – Ты все молчишь… Вон у Федоськиных так-то: полаялся, полаялся старик, а Демка взял да и ушел от него… А ты все… Летось много ли ты на базаре-то выпил, а он как тебя муздал… Ноне ребят – и тех так не бьют… А тебе все мало!.. У меня коты вон разбились, а ну-ка, скажи… Я зиму-зимскую на машину-то ходила, а теперь пришло время – сиди без котов. Вон Малашка Гомозкова как вышла на улицу, у ней коты-то новенькие!.. Да взяла еще, стерва, позументом их обложила. А тут ходи в лаптишках.
– Ведь сплел тебе с подковыркой!.. – с неудовольствием возразил Федька.
– С подковыркой!.. – в обиде отозвалась Машка, – ноне люди-то не токмо лапти – коты кидают… Намедни Стешка-то Шашлова, какой человек, и та полботинки купила… Легче же я в работницы уйду на барский двор… Мне к мамушке показаться – стыда головушке… И то уж ребята загаяли!.. Он, старый, деньжищи-то хоронит, а тут на улицу выйти не в чем…
Послышались всхлипывания.
– Ну, молчи…
– Как же!.. Стану я молчать!.. – не унималась Машка. – От работы света не видишь, а тут ходи черт-те в чем… У людей пироги – Павликовы на что побирошки, и то пироги у них, а тут аржаные лепешки трескай…
– Молчи, дьявол! – зашипел Федька.
Затем я различил звук здоровой затрещины, сдержанный вопль, и все стихло.
Разбудило меня странное обстоятельство. Мне показалось, что к моему боку прикоснулось что-то твердое. Но так как в небе едва брезжило, я снова закрыл глаза. Однако прикосновение повторилось, и на этот раз сопровождаемое таинственным шепотом.
– Вставай, барин, – шептали из-за плетня, – вставай… Это я, Мартын, возчик твой…
Я вскочил. Оказалось, что Мартын продел сквозь плетень палочку и этой палочкой толкал меня в бок. Я подивился этим подходам Мартына.
Когда заспанный Федька выпустил меня из сеней, на дворе было уже достаточно светло. На востоке кротким румянцем загоралась заря. Я прошел по проулку до условленного места. Из-за угла избы беспокойно выглядывал Мартын. Он поманил меня пальцем и скрылся. Я пошел вслед за ним. За углом стояла взъерошенная лошаденка в истерзанной сбруе и в громадной телеге, щедро нагруженной соломою. К телеге на скорую руку приделан был облучок. «Садись живее», – шепотом сказал мне Мартын и, проворно вскочив на облучок, стегнул кнутом лошаденку. Но тут случилось нечто изумительное по своей неожиданности: только что мы тронулись, как вдруг нас нагнал мужик и повис на вожжах. Был он с расстегнутым воротом, без пояса и без шапки.
Читать дальше