Борис Письменный - Агруйс-красивист

В том числе и по поводу Иониного мезальянса_ такого отчаянного, скороспелого шага, старушонка отрицала доводы сомневающихся: -- Не нравится? Хочите, чтоб он на жидовке женился, чтоб она ему в кровати мацу, извините, крумкала?

Приходил белый автобус агентства по делам престарелых. Дамы флоридского образца загружались для набега на ближние магазины уцененных товаров, на оздоровительную гимнастику. Изредка -- в дальний тур по игорным домам Атлантик Сити. Что было им судить да рядить Иону -- Женился! Жена беременная. Семья растет.

У тихой и покладистой Шуры, чем ближе к родам, тем больше возникало причудливых вкусов, капризов и пожеланий. То кислое ей, то соленое. К моменту нашей встречи с Ионой в бассейне, Шура давно преследовала мужа просьбой помочь 'всеми забытому в глуши Родиону'.

-- Он заслужил. Он нас с тобой, Ионочка, познакомил. Агруйс ничего не имел против, но к этому времени въезд в США значительно усложнился. По слухам, правда, где-то вБруклине появлялся не очень дешевый, но ловкий адвокат Бальтазар Перейра, который мог все. К сожалению, из какого-то странного, противоестественного принципа, он не любил себя афишировать; сам выбирал клиентов. Найти его было непросто.

В пятницу евреи уходят раньше. Раныше, чем гои. Раньше, чем скроется солнце, для которого, как известно, несть ни эллина ни иудея. В пятницу -Шабес. В пятницу, еще до сумерек мы с Агруйсом отправились на Брайтон Бич в надежде поймать Бальтазара Перейру.

Знаменитая улица кишела нашим великим народом_народом широких воззрений, которые много шире, чем у тех исторически отсталых давних эллинов и иудеев. Народом, быстро усвоившим, что Америка -- свободная страна, что эту землю целовать надо, и что шабес не убежит. И на закате

сотни людей продолжали делать свой бизнес или деловито гуляли под пилонами сабвея.

Чуден Брайтон при тихой погоде. Редкая птица долетит до середины... Не может быть, чтобы

этого никто не сказал до меня. В ушах звенят эти волшебные слова.; или читал я где-то? Не знаю, ветер с Атлантики приносит такие перлы. Невеликая улочка, а как велика ее слава! Если здесь почти не бываешь, как мы с Ионой, все интересно -- разноперость видится колоритностью, убогость -- экзотикой. Максим наш Горький, прозорливый буревестник, верно угадал 'железный Миргород', имея в виду, кажется, не Манхэттен, а железные фермы здешней брайтоновской надземки.

Лязгают колеса, шаркают башмаки, из дверей рестораций заезженной пластинкой заикается, вскрикивает, пляшет вприсядку русский рок. За стеклянными окнами заведений деловито, по-коровьи, жуют.

Всякая мелочь обращала на себя наше внимание -- буйная пестрота русских бизнесов, обилие товаров, преимущественно еды_ лавки, прилавки и гастрономы; все для пищеварения -- ленинским троекратным утверждением_жратва, жратва и еще раз жратва! Вдобавок, на выносных лотках вам предлагаются для пущей полировки аппетита пирожки, жареные в кипящем масле, с картофелем, с кислой капустой, с вишнями... Вне маршевой магистрали, за пыльным углом-- тоже лотки, но поменьше -- с печатной продукцией. Там вам и ходкие детективы -замечательно дешевые, лаком крытые цветные обложки, и старые обиженные книги, оставленные теперь без внимания. Продавцы в ямщицких тулупах, сами вроде тех старых книг, сильно подержанные люди. Они перетаптываются с ноги на ногу и шмыгают носом в гордом одиночестве.

Почему эмиграция породила Брайтон? Здесь и то же самое в новой России? Почему мечта

обернулась жлобством? -- вопрошал Агруйс. -- Вспомни, мы представляли себе, что 'самый читающий в мире народ', часами стоявший в очередях за жалким томиком школьного Гончарова, народ-обожатель культуры, в условиях долгожданной свободы непременно соберется у храмов искусства.. С великими книгами не за углом, а на главном проспекте. Чтобы тебе, что не дверь -филармония, театр, залы дебатов на глобальные темы... О чем мечталось? Говорить, несмотря на запреты, о смелом, прекрасном и вечном. Послушаем теперь и, кстати, -- напомнил Иона, -- держи ухо востро-- вдруг кто упомянет достославного дона Перейро

В левом строю гуляющих 'аллегро виваче' взлетал блатной напористый голос: -- Что она с-под него хочет кровопийка позорная? Хату дал, обстановку дал... Справа -- пожилая женщина жаловалась в минорной тональности: -- Кука, уйдем. Не могу. Ноги не держат.

Прислушиваясь и размышляя, мы опять порешили, что мечты-мечтами, но желудок первичней. Тот, кто имел, например, слабость к чтению, тот и сейчас, верно, читает. Таких никогда не бывало много. Он не толпится на Брайтоне, наш герой; серьезное чтение -- одинокое, непоказное занятие. Едва ли завзятый читатель напорист, удачлив в бизнесе. В настоящий самый момент, как и прежде, где-то в своем углу, должно быть, разбирает он, чудак-человек буквицы, шевелит губами, пробует смыслы на вкус и шелестит страницами.