Борис Письменный - Марусина любовь

Можно только преставить, каково было удивление капитана Фофановой встретить своего соседа в коридорах ОВИРа. Приметив его в первый раз, она испытала смешанные чувства. На миг ей показалось приятным увидеть любчика у себя на службе. Но сразу же сделалось грустно по вполне понятным причинам. Что же это происходит у нас! Спешат, оформляются граждане еврейской национальности, уезжают из родного отечества будто их среди нас никогда не бывало; будто не перемешались мы с ними давно в одну семью, забывая, подчас, где чья нога, чье ухо; будто не жевали одни сушки и пряники, не ходили на те же танцы и поxороны...

Но то были для Фофановой люди, так сказать, чужие -то были определенные группы населения, и Бог им судья. Совсем другое дело, когда собрался уехать Санечка.

Надо было понимать так, что не сегодня-завтра опустеет наша садовая лавочка; исчезнет навсегда душевная картина жизни; одна вечная пустота станет перед глазами Марии Петровны. Перспектива такая ощущалась уже как личный урон, дело невозвратимое, безнадежно щемящее. Страшное это слово 'навсегда'. Следуя с деловыми бумагами из кабинета в кабинет, Фофанова косила глазом, незаметно выискивала в зале ожидания вопросительную фигуру Клепика. Непременно стоящего - он, видимо, уступал другим сидячие места. Сам же стоял, притулившись к стене, хлопая ресницамии хлюпал носом, казалось, вот-вот заплачет.

В день первой и совсем неожиданной встречи, то была пятница, к концу рабочего дня капитан Фофанова задержалась и сразу же отыскала по реестру дневных посещений архивную карточку, где указано ФИО просителя, адрес и прочее. Вышла на конторский номер личного дела и уже через пару минут развернула нужную папку на своем рабочем столе. Санечка кротко смотрел на нее с приложенной черно-белой фотографии 4x4 установленного формата.

Из поданного заявления на выезд следовало, что Клепик - сирота, проживает с двумя старшими незамужними сестрами и престарелым, кстати, приемным отцом. Всей семьей они намерены воссоединиться с госпожой Карой Тун из Беер-Шевы, с липовой, конечно,троюродной теткой, без которой вдруг их дальнейшая жизнь не представлялась возможной. В стенном шкафу овировского архива их было пруд пруди, этих израильских вызовов, прозываемых службистами - '3дравствуйте, я ваша тетя', с внушительной красной печатной наклейкой и с муаровой лентой. То были вызовы-бланки, с прочерками на месте персональных имен - подставляй кого душе угодно. Согласно неписанной инструкции МВД, социальновраждебным элементам и правонарушителям, которых надлежало выкинуть из страны, тут же на месте, в кабинете ОВИРа, находился фиктивный зарубежный родственник и реальный отечественный пинок под зад.

Фофанова пробежала глазами недавно поступившее дело Клепика. Заметила нескладные данные, упущения -обычное заявленческое вранье, но, в целом, вполне приемлимые бумаги - подправить, проскочат, как любые-прочие. Мария Петровна зажгла настольную лампу, в задумчивости постукивала карандашиком по картонной обложке.

- Куда ж, ты, дурачок мой, Санечка? На чужбину, в страну капитала, к торгашам позорным... Сирота ты моя. Капитализм не тетка. Опрометчивое это дело. Поздно, однако; Санечка сделал свой шаг, когда без споров согласился с решением своих настойчивых старших сестер. В своем быстром воображении он был уже давно заграницей, из окна кольцевого троллейбуса на Садово-Сухаревской смотрел на утраченный, проплывающий мимо город, неимоверно красивый, единственный в его жизни. Смотрел, как из позабытого детского сна, сердце его сжималось от грусти, от неизбежного и от того, что жизнь человеческая движется, увы, но только в одну сторону.

На следующий день, в субботу, Мария Петровна с особенным пристрастием, новыми глазами наблюдала Санечку. Видела, как он с сестрами, с утра пораньше таскал через двор объемистые баулы и коробки. Готовятся! Пересекая двор, Клепики старались избегать своих соседей. Понимающему наблюдателю было ясно, что они осторожничают, выглядят отсутствующими и чужими. Они пробегали, протискивались все как-то бочком-бочком. Или, быть может, Фофанова была не вполне объективна; ей всё это мерещилось. В эти выходные Санечка почти не появлялся перед ееокном, не мечтал, как бывало, на скамейке. Опасения оказывались не напрасны - воистину, в поле зрения Марии Петровны уже начинала воцаряться безнадежная пустота; будто с прежней жизнью покончено; все отбыли в мир иной.

К вечеру заморосил гадкий дождь. Со своей постели Мария Петровна могла видеть провода, серый клок неба, сливающийся с ним, тоже серый, крюк уличного фонаря.