Алексей Писемский - Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына (Брак по страсти)

- Нет, почтеннейшая, умный человек и женатый умеет поддержать себя. Умный человек не отступится от своих прав. Он скажет: "Если любишь, так и дай денег, а не то мужу скажу", так не беспокойтесь, расплатится; и расплатится богатейшим манером.

- Ой, Сергей Петрович, страшное, да и не дворянское вы затеваете дело!

- Я этого не затеваю; но говорю только один пример, чтобы успокоить вас. Скажите мне только, успокоились ли вы?

- Нет, Сергей Петрович, все еще сомневаюсь. Хоть бы срок назначили, отец мой! Право большая нужда.

- Извольте! В записке, кажется, назначено свидание семнадцатого февраля; в тот же самый день, но только вечером, вы можете пожаловать ко мне, и я с вами разочтусь самым благороднейшим образом. Adieu, почтеннейшая! Но только уговор лучше денег, чтобы к теще и к жене за деньгами ни шагу.

- Не пойду, Сергей Петрович, ей-богу, не пойду. Хоть и трудно немного, но что же делать, перебьюсь!

Хозаров ушел.

В прескверное зимнее утро, семнадцатого февраля, на Тверском бульваре сошлись мужчина в бекешке и дама в салопе и шляпке; это были Сергей Петрович Хозаров и Варвара Александровна Мамилова. Оба они, пройдя несколько шагов, остановились.

- Сама природа против меня, - сказал Хозаров, протирая глаза, залепленные снегом. - Мне очень совестно, что я в такую погоду обеспокоил вас.

- Ничего, - отвечала Мамилова, - делая доброе дело, не надобно раскаиваться. Взойдемте в кондитерскую, - прибавила она и вместе с своим спутником вошла в известную, конечно, каждому читателю беседку на средние бульвара. Уселись они в отдаленной комнате. Мамилова тотчас же спросила себе огня, закурила папиросу и предложила такую же своему спутнику. В последнее время Варвара Александровна сделала еще шаг в прогрессе эмансипации: она стала курить. На первых порах этот подвиг был весьма труден для молодой дамы; у ней обыкновенно с половины выкуренной папиросы начинала кружиться голова до обморока: но чего не сделает женщина, стремящаяся стать в уровень с веком! Мамилова приучила свои нервы и в настоящее время могла уже выкуривать по три папиросы вдруг.

- Итак, Сергей Петрович, - начала она, закурив папиросу, - вы писали мне, что у вас на сердце много горя и что это горе вы хотели бы разделить со мною. Я благодарю вас за вашу доверенность и приготовилась слушать. Мое правило - пусть с горем идут ко мне все люди; я готова с ними плакать, готова их утешать; но в радости человека мне не надо, да и я ему не буду нужна, потому что не найду ничего с ним говорить.

- Неужели же вы не пожелаете разделить даже счастье друзей ваших?

- Да, счастье друзей, это другое дело; но и то - нет; разве я не радовалась вашей радости, не хотела жить вашим счастьем? Но как это поняли? Ваша теща мне в глаза сказала, что посещения мои неприятны ее дочери и неприличны для меня. Я оставила ваш дом, я не хотела влить капли горя и неприятности в чашу ваших радостей и с этой минуты поклялась бегать счастливых людей. Я, конечно бы, даже никогда не увиделась с вами, но вы писали мне, что вы несчастливы, - и этого довольно, чтобы я пренебрегла всем и решилась с вами видеться, - и даже несколько романически: на бульваре и в беседке. Ну-с! Рассказывайте мне ваше горе, я слушаю.

- Горе мое, - начал Хозаров несколько театральным голосом и бросив на пол недокуренную папироску, - горе мое, - продолжал он, - выше, кажется, человеческих слов. Во-первых, теща моя демон скупости и жадности; ее можно сравнить с аспидом, который стережет сундук, наполненный деньгами, и уязвляет всех, кто только осмелится приблизиться к его сокровищу.

- Во-первых, Сергей Петрович, - возразила Мамилова, - это еще не большое горе, потому что теща для зятя, как я полагаю, лицо совершенно постороннее, тем более что она с вами уж не живет.

- Это ваша правда, она с нами не живет, - отвечал Хозаров. - Я настоял, наконец, чтобы она изволила существовать отдельно от нас и даже не бывала в моем доме, но какая от этого польза? Я не вижу только ее прекрасной особы; но ее идеи, ее мысли живут в моем доме, потому что они вбиты в голову дочери, которая, к несчастью, сама собою не может сообразить, что дважды два - четыре.

- Бог с вами, Сергей Петрович! Что вы такое говорите? - возразила Варвара Александровна. - Неужели Мари так...

- Так проста, хотите вы сказать? Даже более чем проста. Она - глупа, Варвара Александровна, - глупа, как вот это дерево! - проговорил грустным голосом Хозаров и постучал по столу рукой.

Мамилова некоторое время ничего не отвечала.