Николай Почивалин - Офицерский вальс

- Ты что?

- Так это... глупый ты, - шепотом ответила Апя, притягивая к себе его чубатую голову.

...Покидая ваш маленький город,

Я пройду мимо ваших ворот.

Нет, не прошел Тимофей мимо ее ворот - они остались на другом конце города. Не прошел потому, что в ту же ночь, на рассвете, их подняли по тревоге и он не сумел даже сбегать проститься, сказать самое главное.

Аня еще спала под своим навесом, улыбаясь во сне припухшими губами, когда он, стоя на пригорке, пропускал грозно топающую кирзой колонну и все оглядывался, оглядывался. Навстречу колонне катился, нарастая, тяжелый грохот, на заалевшем горизонте поднимались уже зловещие черные веера взрывов - немцы перешли в наступление по всему фронту. Подбежал, коротко доложив, лейтенант Огарчук и убежал снова, навсегда унеся на своем крупном лице так не вяжущееся с обстановкой выражение покоя, доброты и загадочности - словно он, как ц Тимофей, знал теперь что-то такое, чего не знали другие. Спустя два часа его ротой командовал уже новичок из пополнения...

...Вальс кончился, а Тимофей Васильевич все еще стоял, стиснув железные прутья ограды, будто пытаясь их выломать и вернуться туда, куда не возвращаются. Горячий, застилавший глаза туман рассеялся, до слуха донеслась какая-то визгливая мелодия, под которую на танцплощадке зашаркали еще упоенней. Тимофей Васильевич поспешил прочь, припадая на правую ногу.

Не зная Аниной фамилии, он писал ей с фронта, адресуя письма на школу, с указанием передать учительнице Ане. Она не ответила. Писал много времени спустя, перед самым концом войны, из тылового госпиталя, лежа с подвешенным к ступне грузом, с помощью которого пытались вытянуть до нормы его укороченную ногу. Он, наконец, сияя орденами, с легкой кленовой палкой и чуточку стесняясь своей несильной хромоты, заезжал в ее городок - Ани не было. Ему удалось узнать только то, что немцы еще раз, на пять дней, занимали этот тихий районный городок на Белгородщине...

Как же так - медленно идя по улице, пораженно размышлял Тимофей Васильевич. Выходит, что по-настоящему он был счастлив только тогда, в войну, когда кругом было горе? Разве может быть человек счастливым, если на его земле беда? Что-то тут не сходилось, но это было так...

Потом была обыкновенная жизнь, в которой никогда уже чужие рокочущие танки не казались ему спичечными коробками, а собственные руки - крыльями, готовыми унести его куда угодно и даже дальше. Не было больше в этой жизни и вальсов - свой офицерский вальс он станцевал единственный раз. Когда и куда все это унеслось? - недоуменно продолжал размышлять Тимофей Васильевич. Когда из лихого подтянутого комбата превратился он в вечного прораба? Который по утрам недовольно смотрит на него из зеркала, украдкой растирая набрякшие мешки под глазами, с сизыми, под самый корень просоленными висками, что день за днем выколачивает цемент и кирпич, а перед сдачей объекта привычно скидывается по "рыжему"? И откуда взялась эта медсестра городской б:;льницы, нарожавшая ему детишек, очень убедительно объясняющая, как алкоголь действует на печень, и встречающая его по вечерам бдительно-настороженным взглядом?.. А ведь могло все быть иначе, могло!

Если б не сразу понадобилось зарабатывать кусок хлеба, чуть подсократиться, - деньги, полученные при демобилизации, пронеслись как циклон, - мог бы поступить в институт, был бы инженером, и, наверно, неплохим, и не он, а кто-то другой висел бы на телефоне, как ошпаренный носился бы по шатким настилам с этажа на этаж очередного, не знай уж какого по счету, дома. Если их все, что с ребятами поставил, собрать в одно - полгорода не полгорода, а добрая улица получится, проспект даже!.. Работенка такая, что под сердитую руку и врагу такой не пожелаешь. Правда, есть в этом растреклятом строительстве и такое, чего, может, нигде больше-то и не отыщешь. И прежде всего, конечно, рабочая спайка, кому чужому, может, и не заметная, грубоватая, - и с мастерком и с матерком, как у них говорят, но когда притираешься друг к дружке, как два кирпича в хорошей кладке, тогда и худое и доброе с полуслова понимаешь. Потому что кроме нервотрепки, кроме криков по телефону, когда, бывает, и голос сорвешь, сипишь, кроме раздолбаев на планерках, кроме всего этого, неизбежного, есть у строителя и тихие минуты радости и гордости, о каких вслух, может, и не говорят, но ради которых стоит весь год собачиться. Это когда - как сегодня - твой объект готов к сдаче. Завтра придет приемочная комиссия, завтра будет еще шум и препирательства, будешь отбрехиваться от справедливых и несправедливых придирок, но все это завтра. А сегодня, накануне, снимая с проволочного кольца новенькие, еще без зазубрин ключи, обходишь квартиру за квартирой, вдыхаешь острый застойный запах краски, открываешь над раковиной кран, глядя, как из него бьет упругая голубоватая струя, и представляешь, как тут будут жить люди. Ворковать молодожены, обряжая свое первое гнездо, хлопотать у молочно-белых газовых плит довольные старушки, как в раскорячку, на нетвердых ногах потопают по теплым полам пацаны в розовых ползунках...