Жанна Светлова: Наваждение

– Да, – призналась графиня. – Вы говорите такие слова и у Вас такой специфический язык, что мне трудно многое понять. Но Вы упоминали о слухах. Что о ней говорят? Чему Вы верите и как сами к ней относитесь?

В голосе графини прозвучали такие нотки, что Борис понял – она переживает даваемую незнакомой женщине характеристику, как свою собственную. Он уловил, как важна для нее жизнь его преподавательницы и как она хочет, чтобы там все было в порядке. Ее душевное состояние читалось в глазах, жестах, нетерпении узнать. И при этом проскальзывал какой-то страх перед возможным негативом.

Борис внимательно посмотрел на графиню, увидел мольбу и надежду в ее глазах, и ему стало неловко. Она была так прекрасна в своих переживаниях и вся в его власти.

– Знаете, графиня, мне кажется, я не имею право судить, вернее, обсуждать жизнь постороннего человека.

– Нет, нет, Борис Николаевич, я не прошу Вас судить. Только рассказать все, что Вы о ней знаете, – взволнованно произнесла она.

– Вообще-то я мало что знаю. Мы теперь все так разобщены. Все работают. И мужчины, и женщины. У всех полно своих хлопот, и люди перестали интересоваться друг другом. Поверьте, мы живем в очень непростое время. И это еще мягко сказано. Что же касается Оксаны Михайловны, то я слышал, что у нее двое взрослых детей. С мужем они расстались. На мой взгляд, она очень интересная женщина. Притягательная, жизнелюбивая, с чувством юмора. Мне кажется, с ней не соскучишься, – усмехнулся он.

– Однажды я встретил ее с дочерью в кафе. Они сидели за столиком у окна, о чем-то беззаботно щебетали, как подружки, смеялись, шутили. Со стороны они были просто обворожительны. Я чуть не поддался первому порыву и не подошел к ним, так меня притягивало их общество. Но вы поймите меня правильно. Оксана Михайловна – преподаватель. И было бы не очень приятно, если бы она указала мне мое место. Знаете ли, она это может. Ох, как может! Меня она вообще недолюбливает, мне кажется. Я ее раздражаю. И я даже знаю, чем. Я не умею точно и кратко сформулировать мысль. А она терпеть не может разглагольствований не по существу.

– А что ее дочь? – с волнением спросила графиня.

– Учится у нас в аспирантуре. То есть окончила институт и учится дальше. Внешне на маму не похожа. Этакая златокудрая нимфа. Высокая, стройная. Вот в чем, мне кажется, они схожи, так это в строгости. Девушка она строгая. Но красивая, умная, веселая.

– Господи, как бы я хотела хоть одним глазком взглянуть на них. Вы так красочно их описали, Борис Николаевич. Я полюбила их обеих сразу. Простите, – в глазах ее стояли слезы, и она отвернулась, чтобы не подать вида.

– Это Вы простите меня, графиня, – растерялся Борис. – Я невольно причинил Вам боль.

– Ну что Вы. Это что-то необъяснимое. Впрочем, как и все, связанное с Вами. Давайте, мой друг выпьем этого прекрасного вина за те чудеса, что дарует нам Господь.

Он налил вино в фужеры. Они подняли их и посмотрели в глаза друг другу. И тут Борис осознал, что навеки погиб. Он не мог отвести взгляда от ее прекрасного лица, глаз, которые выражали любовь и отчаяние. Они молча выпили. Минуту он сидел, опустив голову, а потом будто провалился в небытие.

Очнулся он от шума. Вокруг гудела толпа, гремели поезда и какая-то женщина, смачивая Плоток газированной водой из бутылочки, обтирала его лицо, приводя его в чувства. Он поднял глаза и встретился взглядом с женщиной.

– Этого не может быть, – прошептал он.

– Что с Вами, Борис. Очнитесь. Вы узнаете меня? Я Оксана Михайловна, Ваш преподаватель. – Она трясла его за плечо. – Боря, Боря, очнитесь. Умоляю.

Он открыл глаза и улыбнулся ей открыто и ласково. Она смотрела на него тревожно и грустно.

– Ну, слава Богу, – сказала она. – Как Вы меня напугали! Пойдемте, Борис, я помогу Вам добраться домой.

Он не сопротивлялся.