Николай Почивалин - Шашлык по Никитычу

- То-то и оно! - подтвердил он. - Пять бортовых машин на вывозке урезали. Все телефоны оборвал. Сегодня уж - ладно, завтра бы так не получилось! Вины нет, а спрос с меня.

Подоспел меж тем шашлык, - Никитыч принес первый шампур, торжественно, как шпагу на параде, держа его в вытянутой руке.

- На пробу, мужики! По виду вроде бы ничего.

Разобрали мы его под стопку моментально; круша плотными белыми зубами горячую жирную баранину, Иван Петрович попенял:

- Сколько раз ведь учил: помидорками прокладывать надо. Мягче с ними, нежнее.

Мясо действительно было немного жестковато, и всетаки, по-моему, говорить об этом было необязательно. Никитыч. опробывая, тщательно прожевал кусок - у него-то зубы были хотя и стальные, да не свои, - охотно объяснил:

- Да-к не подвезли их, помидорки. Нешто я забыл!

- Взял бы да сам сходил - по-молодецки. Не за морем.

- И сходил бы, ноги не заемные, - все так же охотно согласился Никитыч. - Да ведь прикинь ты: два километра туда, два обратно - в самый раз бы мясо сейчас и резал. А ты ведь велел к сроку.

- С ними-то и есть понятнее, с помидорами, - продолжал настаивать, бурчать Иван Петрович и пренебрежительно кивнул на миску с огурцами. - Не то что с этиЧаи перестарками...

- Эти у меня - тут, с грядки. Отходят уже, знамо дело, - миролюбиво принял Никитыч упрек, подавая второй шампур.

Председатель был человеком размашистым, решительным, а под настроение и несговорчивым.

- Ну-ка, Слав, скатай на огороды! Отбери там с десяток, которые поспелее.

Кремовый председательский "уазик" резво сорвался с места; стараясь снять какую-то общую неловкость, заминку, Иван Петрович грубовато пошутил:

- Похож, жирком ты тут обрастаешь, Никитыч. На отшибе-то.

Сухие морщинистые скулы Никитыча слабо порозовели.

- На моих жирах рубаха, как на веретене, крутится. - Он помедлил, колеблясь, что ли, и досказал, чуть усмехнувшись: - А на тебе - разве что не трещит.

Действительно, голубая блескучая рубаха плотно облегала налитое, грузноватое тело Ивана Петровича; он добродушно хохотнул:

- Дерзишь, старый? Давно я, понимаешь, втыков тебе не делал! - И, подмигнув мне, - приглашая вместе пошутить, посмеяться, - поддразнил еще: - Ну, чего ж молчишь? Еще, может, что скажешь?

Скулы Никитыча снова слабо окрасились.

- Давай скажу - коли уж сам просишь... Он, - Никитыч пошевелил седыми бровями, кивнул, показал на меня, - он у нас вроде свой. Опять же, срамил ты меня при нем - значит, при нем же и ответить можно. Я не скажу - кто ж тогда другой тебе скажет?

- Ну-ка, ну-ка! - кажется, уже раскаиваясь, по инерции подталкивал Иван Петрович и взялся за бутылку. - Давай-ка еще по одной - для храбрости.

- Не стану. Я и первую-то от уважения только.

Ясные светло-ореховые глаза Никитыча задержались на круглом, улыбчивом и несколько напряженном лице председателя - пытливо, с интересом. - Давно ты, Петрович, в зеркало на себя не глядел?

- Сказанул! - с каким-то облегчением засмеялся Иван Петрович. - Да каждый божий день! Как бреешься, так и любуешься.

- И чего видишь?

- А чего там, кроме образины своей, увидишь?

- Кривое тогда твое зеркало. Петрович. Обличив видишь, а чего надо - не замечаешь. В душу почаще глядеться надо.

- Она у меня и так на виду. Всем открыта. - Иван Петрович подержал граненый стаканчик, махом, одним глотком, опорожнил его. - Стопки и той никогда тайком не выпил. Так что, Никитыч, какая у меня душа была, такая и осталась.

- Нет, Иван Петрович, - не та, не та, - не согласился, пожалел Никитыч. - Ты вон сейчас про втык мне сказал. Прежде-то ты такого слова и не говаривал. И не знал его. А сейчас чуть что не по тебе - втык! Обрыдли нам, людям, твои тыки-втыки, - вот что, Петрович. Распоследнее это дело, когда председатель со своими колхозниками втыками обходится!..

Искоса, украдкой я посмотрел на Ивана Петровича и тут же отвернулся: с красной шеей и горящими ушами, он рывком надвое раскидывал ворот голубой рубахи. Глупее положения, чем у меня, нельзя было и придумать: и уйти нехорошо, и оставаться неловко.

- А ты думаешь, мне...

- Погоди, - перебил Никитыч. - Знаю, что сказать хочешь. А мне, мол, в районе - разве не втыкают?

- Ну?!

- Одно и то же гну-то и получается. И там, выходит, неумные люди есть. Забыли, кто они да зачем поставлены. Они тебе навтыкают, а ты - нам, так, что ли? Куда как умно! Шестой десяток советская власть достаивает.

Людей навоспитывали. А ты с ними втыками хочешь. Это с какой же такой распрекрасной стати, скажи ты мне, должен я перед тобой - жизнь проживши в трепете находиться? В острастке? Ты народу не грозой грозной кажись - ты ему спокойным погожим днем оборачивайся. Чтоб он и работал с радостью, и дышал легко. А то ведь смотри, Петрович, какая чепуховина получается? Ты всем хорошего хочешь. Я тоже - хорошего. Верно? Тогда с чего же твое хорошее тычком должно исходить, а мое, такое же - смирением да покорностью? Не знаешь вот ты, а я знаю, как у нас наперекосяк идет. Ты человеку - при всех - втык, а он тебя - про себя - матом. Контакт, едри ее!.. Не примечал, что к Левшову, к Семен Семеновичу, поохотней ныне идут - чем к тебе-то?