Николай Почивалин - Сибирская повесть

Умел он так-то, что ни слово, то обидней другого! Слушаю я его, а сам, чувствую, бледнею, хмель из меня выходит. Достал со зла другую поллитровку, поглядел на него в упор да послал его... так, что сам чуть до конца договорил!.. Тут уж он с лица сменился, вышел, ни слова не сказал.

- И за это исключили?

- Да не за это, конечно. В морду мне, по чести говоря, дать бы за это стоило, а на бюро ставить - себя же опозоришь. Он-то это понимал, мужик неглупый был.

А случай нашел. С председателем колхоза ведь как?

Ткнп в него в любую минуту пальцем - в чем-нибудь да виноват. А у меня-то вина и совсем страшная оказалась:

срыв посевной. Ты в сельском-то хозяйстве разбираешься?

- В общем, - неуверенно говорю я.

- Ну, так вот тебе попросту. Весны у нас в Сибири какие? Сам черт их не разберет. То в начале апреля сушь стоит, пыль клубится, то в мае снег валит. А сеем мы всегда одинаково - по директиве. Как ее спустят, так и сей. Раньше всех отсеялся - честь и хвала тебе, в передовиках ходишь, до самой уборки в президиумах сидишь. А осенью, бывает, и собирать нечего. Первый-то год и я так сеял, - как все. А тут пообвык, с народом познакомился, послушал, подумал, и выходит, что надо как-то по-другому повертывать. Жили тут у нас два старичка, не старички, скажу тебе, профессора, если порознь, а вместе - так и вся академия будет. Я их в эту весну и послушал. Повремени, говорят, сынок, с недельку, а то и полторы худая весна будет... Вот ты себе такую картину и представь. По всему району трактора гудят, а у нас, как в доме отдыха, - тишина. Парторг мой, Осппыч, затревожился сначала: "Худо бы, Максим, не было, смотри". Стариков обошел, сам поля облазил - тоже одобрил. Потом звонит директор МТС. "Почему, - спрашивает, - трактора не берешь?" - "Погожу, - говорю, немножко". - "Максим Петрович, - говорит, - понимаю тебя, но войди и в мое положение, доложить должен. Денек, - говорит, - подожду, а там не взыщи".

Через два дня промчался наш грозный секретарь по полям, в село даже не заехал. Вечером телефонограмма - срочно на бюро райкома. Осипыч со мной поехал - не пустили. Ну, тут "Я сказал!" и отпел меня! "Слушали" - одной строчкой записали: "Срыв посевной и систематическое пьянство", а резолюция на две страницы, с подходом: "В дни, когда победоносная Советская Армия..." и так далее. А самая суть - опять одной строчкой: "Из партии исключить, с работы - снять". Слушаю, помню, и поверить не могу. С лица на лицо только взгляд перевожу, спрашиваю вроде. Председатель райисполкома аж бурый сидит, под ноги смотрит, директор МТС воду пьет.

Взглянул на секретаря - строгий, спокойный. Поднялся, по столу карандашом стучит: "Товарищи, продолжаем заседание, посторонних прошу выйти..."

Вышел я, значит, посторонний, на крыльцо - теплынь, девчата где-то поют, а мне уж и это неправдашнпм кажется.

Пустой какой-то весь я, деревянный, даже ноги вроде как деревяшки гремят... Слышу, окликают меня. Осипыч - сидел ждал. Посмотрел на меня, понял все, только на тележку кивнул. Выехали в степь, и начал он мне тут что-то рассказывать. Сначала-то я и внимания не обратил - уши как ватой заткнуты. Потом дошло до меня, что рассказывает-то он о своей жизни, прислушался да и заслушался! И слова-то простые, незаметные, сейчас вот и не вспомню. Рассказывал, как с колчаковцами воевал, как из-под расстрела с товарищами убежал да зимой две недели на болоте без хлеба таился. Как кулаки в тридцатом году лютовали... Все житейское, простое, а мне, веришь, дышать с чего-то легче стало! Потом покашлял, да ненароком вроде и спрашивает: "Что дальше-то делать думаешь?" - "А то, - говорю, - бороться буду, доказывать буду, из партии меня одна смерть выкинуть может!" "Верно, - говорит, - Максим, верно", - да и лошадь хлестнул, чтоб резвее бежала...

Ну вот, начал я в ту же ночь апелляцию писать, чтоб самому с ней в обком и ехать, а дела по-другому обернулись. На рассвете дедки-советчики мои заявились. "Начинай, - говорят, - сынок. В самый раз". Ну, тут мы и развернулись - за полторы недели отсеялись! Я сгоряча даже забыл, что с работы снят, - не едут, не звонят и письменных указаний нет. А отсеялся сам позвонил.

Не берет трубку; секретарша говорит - в отъезде, а по голосу чувствую: врет. Недели через две только председатель райисполкома приехал. Хмурый. "С камнем за пазухой, - говорит, - я к тебе, Максим Петрович: снимать приехал". - "Ну что ж, - говорю, - Сергей Андреевич, не век в председателях ходить, давай собрание собирать будем". - "Тебе, - говорит, - легче: ты в глаза людям прямо смотреть можешь, а я нет..." Обернулось наше собрание не по плану. Пока докладывал Сергей Андреевич, тишина стояла - муха не пролетит. А до решения дошло, и на дыбки! "Нет, - кричат, нашей воли! Хочешь через нашу голову - снимай!" Я вижу - некрасиво получается, сам просить об освобождении начал - тоже не слушают. "Сами про тебя, - кричат, - знаем. Нет твоей вины!" Три раза на голосование ставили - ни одной руки не поднялось. Сергей Андреевич раскраснелся, сидит губы покусывает. Расстроился, думаю, что дело свое не сделал, а он встает да при всех и говорит: "Эх, Максим Петрович, тебе ли голову вешать? Видел, как народ за тебя - стеной! Когда поддержка такая - сам черт не страшен!