Евгений Попов - Подлинная история 'Зеленых музыкантов'

- Хороший ты мой (173)!..

А вскоре его приняли в члены литературного объединения "Кедровник" (174), которым руководил все тот же Василий Александрович Попугасов.

Иван Иваныч снова стал писать стихи. Не гнушался он и очерка, зарисовки - часто выступал в газете с этим живым материалом (175).

Кстати, литературные занятия вовсе не мешали ему успешно учиться в институте. Про него на коллективных поэтических вечерах так и говорили с трибуны (176): "Способный студент, подающий большие надежды молодой литератор". Иван Иваныч тогда еще умел краснеть. Он краснел, смущался, но слышать это было ему, разумеется, приятно. Как-то даже щекотно (177). Весело было вообще все (178). Весело было, например, встретиться на углу около издательства (179) с Попугасовым, который при виде Ивана Иваныча комически вздымал руки и с наигранным ужасом кричал: "Откуда ты, способное дитя?" (180).

Собирались раз в неделю, вечерами, в пустом кабинете главного редактора: школьники, студенты, рабочие, милиционер Геллер (181), врач Гусаков (182), чья-то секретарша Ниночка Дорохина, пенсионер Суховерхов (183) - в общем, народу иногда набивалось в кабинет довольно плотно.

У них даже выработался своеобразный кружковый ритуал. Василий Александрович стучал карандашиком по графину (184).

- Ну и что? Кедровник в сборе?

- В сборе, - шумели ребята.

- Растет?

- Растет (185)...

- Ну и начали...

Читали по кругу (186), кто чего за неделю насочинял. Судили, рядили (187), спорили. Ох, и доставалось же иногда легкомысленной, а оттого и несколько безыдейной Ниночке от принципиального Ивана Иваныча.

- Но ведь это же стихи! Я - поэт (188). А поэт прежде всего обязан воспеть красоту (189), - оправдывалась Ниночка.

- А я считаю, что это есть не что иное, как замаскированная проповедь снижения социального звучания (190), - нападал Иван Иваныч. - Я считаю поэт ли ты, прозаик, драматург, но ты должен четко чувствовать пульс времени! Держать (191) руку на его запястье (192)!..

- Не "должен", а "должна". Прошу не забывать, что я прежде всего женщина (193), - сердилась Ниночка.

- Вот то-то оно и видно! - парировал (194) под общий смех Иван Иваныч.

А тут вставал мрачный и строгий дедушка Суховерхов и читал свои публицистические строки, направленные против стиляг (195) и содержащие конкретные меры по их воспитанию. А именно: всех стиляг на улицах ловить, резать им брюки, стричь наголо (196) и посылать возить в деревянных бочках дерьмо на городскую свалку (197).

- Ну уж это - тоже крайность (198), - возмущался Иван Иваныч. - Мне кажется, что вовсе не шириной брюк определяется умственный и общественный багаж человека (199).

- Ах, вам кажется? - трясясь от неизвестной злобы (200), говорил Суховерхов. - А мне кажется, что вот не было у нас в стране этой заразы (201), и жили мы замечательно (202). Пока не развели рокенролы на каждом шагу (203)!..

- Да уж конечно, - иронически морщился Иван Иваныч.

- Ты мне не "конешкай"! Ты мне не то что в сыновья, ты мне во внучаты (204) годишься, сопляк, а туда же - спорить (205)!

- Тише, товарищи, тише! Высказывайтесь в порядке очереди (206), призывал к порядку Василий Александрович. И сам при этом поглядывал на часы. Он получал за кружковую работу двадцать рублей в месяц (207). - Старайтесь уважать мнение оппонента. Ведь вы же, как-никак, литераторы (208)...

Но старик Суховерхов, окончательно обидевшись, поджимал губы и покидал собрание. Вскоре и остальные расходились. Толкались на лестнице, пели (209). И лишь милиционер Геллер обычно молчал. Был он тихий, робкий, в круглых очечках (210) и на милиционера-то, чудак, совсем не походил (211) из-за своей тихости (212). Однако именно он, как ни странно, частенько провожал домой хохотушку Ниночку (213). В кабинете оставались лишь Попугасов да Иван Иваныч (214).

- Фу, обрыдло, знаешь, мне все это дело, - жаловался Попугасов. Неужели люди не понимают, что толку с них ни черта не будет (215)...

И предлагал:

- Может, тяпнем по маленькой?

- Нет, спасибо, - отказывался Иван Иваныч. - Меня мама ждет.

- А-а... Ну, тогда ступай, ступай, - говорил Попугасов. - Бутылок, знаешь, много, а мама-то - одна (216).

И вздыхал (217).

Однако тут накатили на Ивана Иваныча и другие важные события. Первое мама его умерла, и давайте мы пока не будем касаться этого вопроса (218). Он составляет отдельную тему, другой жанр. А смешивать жанры, как нас учат критики, - это почти преступление (219). Мама его умерла, и он остался совсем один в их маленькой, хоть и отдельной (220), квартирке двухэтажного деревянного дома на улице Засухина (221).

И второе - немаловажное место в жизни Ивана Иваныча стала занимать некая девушка Людмила (222). Мила. Нынешняя, кстати, его супруга.