"Нет, нет", - машинально ответил я и, попрощавшись, ушел. Долго сидел я на крыльце и думал - каким же нужно быть моральным уродом (134) и подлецом, чтобы мошенничать, играя на лучших светлых человеческих (135) чувствах!
Где же тот парень (136)? Может, осталась в нем хоть капля совести, и, прочитав этот рассказ, он придет ко мне (137)?
- Все! Конец! - сказал Иван Иваныч и смахнул со лба капельки мелкого пота.
- Ну и что - не пришел? - осведомился Попугасов после довольно длительного молчания.
- Кто? - якобы не понял Иван Иванович.
- Бессовестный парень в спортивной куртке.
- Так ведь рассказ-то вы еще не напечатали, как он придет? - открыто (138) засмеялся Иван Иваныч. - И потом - это же литература, вы должны понимать (139).
- Понимаю. Я все понимаю (140), - раздумывая, сказал Попугасов. - Бред, конечно. Ты, видать, и в деревне-то никогда не был.
- Был! - заупрямился Иван Иваныч. - Почему не был? Нас в прошлом году на уборочную в Маклаково (141) возили.
- Бред, конечно, все эти патроны, ножи... Бред (142). - Попугасов барабанил по столу озабоченными пальцами. На Ивана Иваныча было жалко смотреть.
- Ну, а в общем-то - почему бы и нет (143)? - вдруг совершенно неожиданно (144) вывел журналист. - На общем уровне - почему бы и нет? И потом что-то даже и в этом твоем... сочинении есть... Настоящее (145)... Да, настоящее. Детали... Пожалуй, да... Детали (146)... Ты ведь в общем-то довольно удачно подметил - на этих томиках красная полоска выглядит шире, чем черная. Это ведь ты, конечно, Паустовского имел в виду. Смотри-ка - я ведь их тоже тыщу раз видел, а такую деталь пропустил. Значит, глаз у тебя есть. Да, это, конечно, Паустовский...
- Как вы сразу догадались? - спросил Иван Иваныч, краснея (147).
- Эка невидаль! - ухмыльнулся журналист. - Сам в свое время этим переболел (148). Ничего, ничего, старина, определенно ничего, хотя и бред. Недурственно, недурственно. Но... - тут Попугасов опять стал предельно строг. - Но, конечно, - правка (149)! Громадная нужна правка! И - работать, работать! Помни девиз настоящего писателя - "Ни дня без строчки" (150)!
- Я каждый день пишу, - счастливо улыбаясь, не возражал Иван Иваныч.
- А рассказик оставь. Попытаюсь сунуть главному (151)... Попытка не пытка, как говорится. Знаешь, кстати, такой анекдот (152)? Но обещать, естественно, ничего не могу. Сам понимаешь (153)...
- Понимаю, понимаю, - соглашался Иван Иваныч, уже взявшийся за дверную ручку, уже переступающий порог (154).
- Вот и умница, - подытожил Василий Александрович.
И пустил ему вдогонку плотное кольцо красивого табачного дыма.
И - действительно. Это был прекрасный весенний воскресный денек, когда фамилия Ивана Иваныча вдруг украсила четвертую страницу областной комсомольской газеты (155). Правда, назывался рассказ теперь уже не "Бессовестный парень", а "Спасибо" (156). Кара-Бугаз, греков и одинокую хижину, разумеется, выкинули (157). Да и сам сюжет претерпел некоторые изменения: друг Витя получил не нож в спину, а тяжелые ожоги во время героического тушения коровника (158), внезапно загоревшегося от июльской (159) молнии. Концовка тоже стала другая, как говорится (160), более точная (161). Бывший бессовестный парень нашел-таки воображаемого Ивана Иваныча и возвратил ему велосипед. Недоразумение сложилось из того, что он, вкупе со всеми остальными своими несчастьями, еще и заблудился, геройски желая сократить путь до "лечебницы", но хорошие добрые люди - пасечник Пахомыч да лесник Агапыч (162) - вывели его на светлую дорожку, и помощь раненому рабочему была оказана своевременно.
- Ох уж эти горящие коровники (163)! Беда наша и выручка! - вздыхал (164) журналист, сидя над свежим газетным листом.
А Иван Иваныч купил в киоске около Речного вокзала (165) сначала один экземпляр, жадно раскрыл и все не верил. А потом еще тридцать взял (166) у крайне изумленной продавщицы (167). Купил и побежал по лужам скорее домой, в их маленькую квартирку двухэтажного дома на улице Засухина (168), где они жили тогда вдвоем со старенькой больной мамой.
- Мам, смотри! - ворвался Иван Иваныч.
Мама его, Евлампия Григорьевна, близоруко щурилась и слабо улыбалась, лежа в вечной своей постели, где рядом на стуле - порошки, таблетки, градусник, полотенце, радио бормочет над головой свою нескончаемую песнь (169). Мама улыбалась (170). Иван Иваныч, сияя, показал ей газету, и она, не читая, засмеялась тоненько, провела сухой ладошкой по его русым волосам и сказала: "Молодец, Ванюшка! Молодец, Ванюшка! Вот бы папа-то обрадовался, а, Ванюшка (171)?"
И капала капель за окном, и лазорилось небо, и бормотало (172) радио, и сами собой поскрипывали рассохшиеся половицы, и ходики тихо тикали, и Иван Иваныч обнял старенькую маму, и прижался, и молчал, и она молчала, и все гладила, гладила теплая ладошка русую голову сына.
Читать дальше