Валерий Попов - В городе Ю (Рассказы и повести)

И только я, сжалившись над гостем, и предложил эту прогулку, оказавшуюся роковой.

- Вы плохо думаете о наших партнерах! - воскликнул Высочанский. А что ж еще он, посвятивший сближению с Западом всю жизнь, отсидевший сначала в кочегарке, потом за решеткой, мог восклицать?

- Напротив - о них-то я думаю хорошо! - презрительно обрубил Гурьич и ушел на яхту, показывая, что не видит смысла в продолжении всего этого блаженства!

Обратно мы ползли еще медленнее. Лопотал лишь движок - все молчали. Находила тьма.

- Я все-таки хочу сказать!.. - проговорил я в глухую темноту.

- Что ты хочешь сказать? - напрягся Кошкин.

- Все! - с отчаянием выкрикнул я.

- Ты не скажешь ничего! - Он выдернул руку из кармана.

Ослепило пламя - и я упал в темноту.

Когда я пришел в себя, вокруг по-прежнему была тьма, из левой половины жилета с бульканьем выходил воздух. Я не стал зажигать лампочку, верещать в свисток, а быстро и тихо погреб в сторону - снова оказываться с Кошкиным мне вовсе не хотелось!

Лишь через некоторое время и оглянулся. На яхте горели те же огни ходовые. Даже не остановились! Спасибо, друзья!

Я не знал, сколько мне плыть, и на поверхности меня, покуда я плыл, поддерживали огни: я читал их и потому не впал в отчаяние: вот зеленый на невидимой мачте, и тихой стук оттуда - подводные работы. Дальше - два зеленых на мачте, один под другим, - водолазные работы; целый ряд красных вдоль воды - дноуглубительные по краю фарватера. Длинный ряд красных с белыми, высоко - целый невидимый состав судов с нефтью.

Мачта с тремя белыми друг над другом - буксир с длиной троса более 200 метров.

Читая огни, я и доплыл.

Тяжело дыша, я выполз на мокрые блестящие камни недалеко от спасалки.

Оттуда доносился радостный женский визг, видно, в основном, там занимаются спасением души!

Я встал, пошатываясь, подошел. Стянул дырявый прожженный жилет и кинул им на крыльцо, как тяжкий немой укор: может, хоть утром что-то поймут! Я вломился в пыльные кусты, сохраняющие дневную духоту, не разбирая дороги, прорвался через них и вышел к даче.

Темнота! Жена мирно спала, и пес с ней (в смысле наша собака).

Я пошел на террасу, поставил чайник на плитку, обессиленно сел.

Да - Кошкин всегда был сволочью... и однажды в меня уже стрелял. В тот раз, к счастью, неудачно. Не знаю, как ему покажется в этот раз!

Да - Кошкин всегда был наглецом, еще когда я только узнал его, когда мы с ним из параллельных групп оба оказались на подводном Северном флоте, отчасти по горячему нашему желанию, отчасти вопреки ему.

Я долго неподвижно сидел на террасе, тупо надеясь, что, может, хоть по телефону он позвонит, поинтересуется, извинится... Как же!

Стояла абсолютная тишина. Интересно - даже у соседей сегодня не бузят. Обычно каждый вечер у них гульба, огромное стечение родственников, заканчивающееся, как правило, дикой дракой. Все в каких-то сложных родственных отношениях и все называют друг друга Сясей. "Сясь! Ну, скажи! Ну, что ж ты ляжишь?" Странный вопрос! Если он жахнул ему по башке - так что же он хочет? "Сясь! Ну, что ж ты молчишь!" Старший Сяся, владелец дома, иногда строго заходит ко мне: "Когда ж вы, демократы, порядок наведете?" Почему-то ярым демократом меня считает, но для него демократы все, кто когда-либо чему-либо учился. "Как же, - думаю, - с вами наведешь!" Но сейчас и там тишина.

Оказавшись на флоте, Кошкин примерно полгода тупо тянул лейтенантскую лямку, потом вдруг дерзко явился к комбригу, капитану первого ранга Гурьеву, и заявил, что хочет создать духовой оркестр - на том основании, что в институте играл в джазе на трубе.

Гурьич, конечно, прекрасно понял, что молодой офицер явно хочет из грязи в князи: руководить оркестром на северной базе лодок, где развлечений нуль, все равно что быть модным тенором в Неаполе.

- Кру-гом!

Музыки, как считалось тут, и так вполне достаточно: утро, в тумане темнеют туши подводных лодок и разносится - та-та, та-та-та-та! Что еще?

Но Кошкин все-таки добил это дело! Как-то выпросился в Мурманск, где сводный оркестр, собранный, в основном, из штатских, встречал новобранцев, и, радостно надудевшись, исчез. Явившись через три дня, прямо с такси явился к Гурьичу: так, мол, и так, испытываю невыносимые муки совести! Позвольте, чтобы загладить свою вину, создать в нашем соединении духовой оркестр! Ну, если загладить - то как можно отказать?

И с той поры нашу лодку на причале встречал не только традиционный жареный поросенок, но и непременно машина с директором ДОФа (дома отдыха офицеров): куда прикажете отвезти? На какое назначить танцы? Сколько пригласительных вам потребуется? Какие вообще пожелания? И обращались со всем этим не к командиру лодки, а к Кошкину!