Александр Бестужев-Марлинский - Наезды

– Нет, боярин, на бегунов плохая надежда. Они могли дважды сменить своих из-под рейтаров, ночующих на дороге, – а наши хрипят и в мыле с ног до головы…

Топот приближался.

– Стой, – вскричал князь Серебряный, – попытаем последнее средство – ты скачи вправо с конями, чтобы обмануть погоню – а мы пешком ударимся в лес куда глаза глядят.

– Правда, правда, – сказал проводник, помогая слезть с коня спутнице и затыкая за пояс князя седельные пистолеты. – Дай Бог удачи, а уж я проведу их молодецки.

Князь сунул в пазуху доброго проводника кошелек свой и вместе с Варварою скрылся в чаще – один скок коней удалялся от них, между тем как другой становился явственнее.

С большим трудом пробирались беглецы между кустарниками и валежником. То ноги тонули во мху, то сучья цеплялись за платье. Тихо вел князь усталую свою спутницу, отводя ветви от лица ее и пытая стопой ее дорогу… Они спустились к ручью, впадающему в Великую, чтобы по берегу ее легче пробраться к устью… как вдруг невдалеке за собой послышали говор… Голоса, казалось, о чем-то рассуждали, о чем-то спорили – наконец раздался лай гончей собаки, вероятно, пущенной, чтобы их выследить. Сначала она взлаяла и замолчала, потом опять подала голос, возвысила его громче, громче и наконец залилась, напав на горячий след… Громкие клики ловчих вторили ей и далеко раздавались по лесу… Сердца застыли в обоих беглецах наших.

– Я не могу идти далее – спасайся! – сказала отчаянным голосом Варвара – и склонилась к земле.

– Гибнуть, так вместе, – возразил Серебряный и взбросил ее как перо на плечо свое и спрыгнул в ручей, чтоб обмануть собаку. Едва успел он пробежать шагов сорок по колено в воде и потом притаиться в орешнике на противоположном берегу, как несколько человек, предводимых лающею собакою, приспели на место, ими покинутое. Гончая, потеряв в текучей воде след, с визгом бегала взад и вперед по берегу – ловчие ждали ее показу.

– Тут был, улюлю, тут играл, тут сметку дал, – кричал один, подстрекая собаку охотничьими восклицаниями.

– Бабушка надвое сказала, – возразил другой, – может статься, это вовсе не они – гончая спугнула лисицу, вот тебе и вся сказка тут!

– Как бы тебе не лисицу – Урывай, небось, не знает, что русский, что зверь?

– Он-то знает, да мы как у него допросимся толку? Волк меня укуси! Разве ты учил его новой азбуке или сам по-собачьи мороковать стал?

– Станешь и по-птичьи говорить, как триста канчугов на ковре обещают влепить…

– Да что нам родить, что ли, беглецов? Волк меня укуси – какой леший занесет их в эту трущобу?.. Они, знай, катают в хвост и в гриву по дороге и теперь, верно, уж в когтях у наших вершников.

– И впрямь так, пан ловчий, – прибавил третий голос, – что нам тут караулить ветер – до дому пора…

– До дому, то есть до корчмы, – возгласили многие.

– Храни Бог, вздумает еще какая ведьма подшутить над нами – так проблудишь до завтра около одной сосны; собаке недаром померещилось – ан вдруг и след простыл.

– Свентый Юзеф, змилуйся над нами! До дому, пан ловчий.

– Ах вы трусы, паны добродзеи, – возразил ловчий, но таким голосом, который доказывал, что он сам радехонек воротиться и при случае свалить на других неудачу. – Ну, что мне делать с вами? Одними руками не отенетить острова, домой так домой. Назад, Урывай, назад!

Голоса понемногу удалились.

Благодаря Бога за неожиданное избавление, Серебряный снова поднял Варвару; легка ему казалась ноша: отрадное чувство – спасти свободу любимому существу, придавало ему сил и бодрости. Они достигли до берегу.

Шум Великой одушевил Варвару – она быстро сбежала к ней, упала на колена и с горячей мольбою сотворила три земных поклона – потом припала к реке устами и с жадностию глотала мимотекущую струю.

– О, как живительна вода реки родимой, – сказала Варвара, – она напоила меня прежнею радостью – но если бы и смерть текла в струях ее, мне и тогда показалась бы она сладостна. Добрый друг мой, – примолвила она, взяв руку князя Серебряного, который с умилением внимал ей, – чем я могу воздать тебе за твой тяжкий подвиг, за твое беспримерное великодушие? Чем – когда и это бедное сердце не принадлежит мне… Но есть Бог – он наградит тебя: слезы сироты, как роса в полдень, улетают на небо!

– Я награжден и на земле, – отвечал князь, – если порой ты вспомнишь обо мне – если хоть раз вздохнешь о моей одинокой участи…

Месяц закатывался; тускло светились вдалеке башни замка Опочки, только по грядам сверкала пена Великой. Князь с радостию заметил, что все, как на дороге, так и в окрестности, было покойно – замедление Колонтаевых рейтаров отсрочило, как видно, неприязненные действия.