Михаил Булгаков - Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Белая гвардия. Записки на манжетах. Рассказы

В газете «Коммунист» 3 июля напечатан большой отчет «На диспуте о Пушкине». Один из фрагментов здесь специально посвящен Булгакову:

За столиком оппонент.

Неслыханная вещь: сколько раз цех поэтов говорил о творчестве, сколько «диковинных» вещей о прежнем искусстве и о его бывших людях (гораздо диковиннее, чем в отчетный вечер) слышал обыватель ранее и в силу своей дрябленькой трусости «проглатывал» эти обиды – и вдруг теперь…

Оппонент!

Правда, выступил он «по приглашению» цеха – но все же это делает ему, а значит, и всем его присным некоторую честь.

Что стало с молчаливыми шляпками и гладко выбритыми лицами, когда заговорил литератор Булгаков. Все пришли в движение. Завозились, заерзали от наслаждения.

«Наш-то, наш-то выступил! Герой!»

Благоговейно раскрыли рты, слушают.

Кажется ушами захлопали от неистового восторга.

А бывший литератор разошелся.

Свой – почуял своих, яблочко от яблони должно было упасть, что называется, в самую точку.

И упало.

Захлебывались в экстазе девицы.

Хихикали в кулачок «пенсистые» солидные физиономии.

«Спасибо, товарищ Булгаков!» – прокричал один.

Кажется, даже рукоплескания были.

В общем – искусство вечное, искусство прежних людей полагало свой триумф.

С. Я – «волк в овечьей шкуре». Я – «господин». Я – «буржуазный подголосок». – Первая главка статьи «Покушение с негодными средствами» носит название «Волк в овечьей шкуре».

С. …приехал и отрекомендовался: дебошир в поэзии. Привез маленькую книжечку, похожую на прейскурант вин. – Имеется в виду книга: В о к с М. А. Пируэт шута: Эскизы о дебоширской поэзии и стихи. Тифлис, 1918.

С. Дебоширит на страницах газеты… – Во владикавказской газете «Коммунист» Вокс начал публиковаться с середины апреля 1920 г.

С. Про меня пишет. И про Пушкина. Больше ни про что. Пушкина больше, чем меня, ненавидит. – В заметке «Диспут о Пушкине», помещенной во владикавказской газете «Творчество» 22 августа 1920 г., Вокс резко отозвался о выступлении Булгакова.

С. Он там, идеже несть… – Слова заупокойной молитвы: «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная».

С. Беллетриста Слезкина выгнали к черту, несмотря на то, что у него всероссийское имя и беременная жена. – Т. Кисельгоф вспоминала: «У Слезкина жена, Жданович, играла в “Горе от ума” Лизу, а на следующий день ребенка родила, Юру».

С. Бедный ребенок. / Не ребенок. Мы бедные. – М. Чудакова предполагает здесь скрытую цитату из рассказа А. Аверченко «Корибу» (1910), в котором речь идет о трусливом литераторе, чрезвычайно боящемся цензуры:

На мои глаза навернулись слезы.

– Бедные мы с вами… – прошептал я и заплакал, нежно обняв хитрого молодого человека. И он обнял меня.

И так долго мы с ним плакали.

И вошли наши сотрудники и, узнав в чем дело, сказали:

– Бедный редактор! Бедный автор! Бедные мы!

И тоже плакали над своей горькой участью (А в е р ч е н к о А. Т. Хлопотливая нация. М., 1991. С. 92).

C…Мух на tangle-foot’e видели? – Как полагает М. Петровский, этот образ заимствован из книги Н. Евреинова (см. коммент. к с. ХХХ) «Pro scena sua» (1915), в которой развернута впечатляющая картина всеобщей гибели, в которой люди уподоблены мухам:

Случалось ли вам наблюдать такой Tanglefoot, когда в комнате много мух, а в вашем распоряжении много времени? ‹…› Поле смерти. Уже много трупов. Некоторые опьянели, но еще не упали и уморительно кривляются. Трезвые с выпученными глазами машут бешено крыльями, тянутся к выси, хотят пройти через мертвые тела, цепляются, срываются… их задевают вновь прибывшие. Непомерная жадность, раскаяние, тщетные попытки, смерть! Еще смерть! и еще, еще! Много маленьких, которые немедленно тонут. Взрослые их давят; тупо, грубо, пьяно. Никому дела нет до другого, – каждому дорога своя шкура. Впрочем, некоторые примирились с горькой участью: спокойно угощаются со слипшимися крыльями. Слышны пронзительные выкрики. Двое дерутся; – сцепились лапками и медленно зарываются в липкую муть. Кто-то отрывисто брюзжит, полупьяный, у детского трупика. Со всех сторон жужжат, одни “на помощь”, другие пьяные песни, третьи проклятья. Слетаются все новые. Они ничему не верят. Они во всем хотят сами убедиться. И убеждаются, пока обманчиво-золотой лист бумаги не превратится от груды черных тел в траурное покрывало, пока не засмеется мушиный черт, выдумавший эту выдумку, и не заплачет мушиный ангел, не сумевший помешать этой чертовой выдумке» (цит. по: П е т р о в с к и й М. Мастер и Город. С. 103–104).