Натиг Расул-заде - Особо торжественный случай

Учитель пения смотрел. И видел в школе всякие безобразия, но молчал и только вздыхал покорно. Он. люто ненавидел анонимки и кляузы, а пойти и открыто заявить куда следует о творящихся безобразиях, о том, что директор превратил школу в свою вотчину, что ученики работают у него дома и в саду, когда только он пожелает, а из всех учителей он потакает одной учительнице математики, - понятно почему. - у него не хватало духу.

В школе он сколотил из учеников старших классов оркестр, что, надо сказать, стоило ему немалых усилий - три трубы, барабан, - потому что приходилось убеждать, уговаривать учеников, пока они не прониклись его страстью, его мечтой. И вот теперь маленький оркестрик, который он кое-как обучил играть туш, был его гордостью. По праздникам и по особо торжественным случаям в селе, чтобы не вызывать оркестр из райцентра, вспоминали о существовании учителя пения. Трубы и барабан он купил на свои деньги, съездив специально для этого в район, за что его долго - до следующей зарплаты ругательски ругала жена, да и потом ею этой случай не был начисто забыт, а упоминался время от времени, чтобы муж знал свое место, чтобы помнил, что он никчемный неудачник и бездельник. И столько раз о том, что он неудачник и бездельник, ему напоминали совершенно разные люди - и родные, и знакомые, и сослуживцы, что в конце концов учитель пения и сам поверил, что он никчемный и ничего в жизни не сделает стоящего и путного. И у него опустились руки, азартно и неумело дирижировавшие перед классом.

Но оркестр... Оркестр был его гордостью, его отдушиной. Он был поистине его детищем. Все тут состоялось благодаря ему, и только ему, - инструменты, о покупке которых он было заикнулся перед директором, но тот, будто лишившись дара речи, так страшно округлил глаза, что учитель пения в страхе попятился от него и потом долго старался избегать встреч с ним; да и с учениками пришлось повозиться, убеждать, пока они загорелись и стали оставаться после уроков на репетиции. Прошло много времени, прежде чем оркестрик мог свободно и выразительно играть туш. Никто бы теперь не усомнился, что это именно туш, а не вальс. А что еще нужно для особо торжественных случаев? Директор, узнав об этом, вызвал учителя, похвалил сквозь зубы. Учитель был на седьмом небе.

Стоял солнечный сентябрьский день, когда директор сообщил учителю пения, что в село через три дня приедут из Баку важные гости и поэтому он, директор, освобождает на оставшиеся до приезда гостей дни учителя пения от занятий в школе с тем, чтобы тот все это время занимался со своим оркестром. Надо будет сыграть туш, и, видимо, не раз.

Директор поднял палец и назидательно покачал им перед носом учителя пения - хоть лопни, а чтобы школа не ударила в грязь лицом перед почетными гостями района...

В эти три дня нельзя было узнать учителя пения. Когда он вернулся домой после разговора с директором и жена с большей, чем обычно, долей язвительности спросила у него, почему это он явился с работы раньше обычного, уж не выгнали ли его из школы за ненадобностью, он вдруг так шикнул на нее, что она тут же забилась к себе в угол и, окостенев от страха, больше оттуда не выходила, а только робко наблюдала, как он собирает инструменты, как ходит, наполненный до ушей чувством собственного достоинства, из угла в угол. (Инструменты оркестра он всегда держал дома, в укромном месте, подальше от назойливых и любопытных внуков, аккуратно обращался с ними, вовремя вытирал пыль и прочее.) Походив некоторое время молчаливо, он наконец снизошел до жены.

- Важное задание дали, - сказал он. - Очень ответственное. Из самого Баку важные гости приедут. Надо их встретить.

И сам он в это время стал каким-то очень важным и деловым, каким жена не привыкла его видеть, и потому она теперь с любопытством следила из своего угла за мужем, смотрела и не узнавала, будто его подменили.

Ворвались в комнату внуки.

- А дедушка дурак! - закричали они наперебой еще в дверях.

- Я вам покажу, какой дедушка! - взъярился он, замахнувшись на внуков трубой, которую чистил. - Я вашим отцам языки поотрываю! - орал учитель пения, постепенно загоняя ошалевших от неожиданности внуков в угол, уже обжитый бабушкой. Там они прижались друг к другу, глядя на невиданного доселе дедушку, и казалось им, будто он даже ростом сделался выше. Да, грозен...

Все эти три дня жена его ходила тише воды, ниже травы, торопливо подавала ему обед, когда он, напустив на себя слишком уж утомленный и озабоченный вид, возвращался с репетиций, стирала и перестирывала его рубашки, гладила по нескольку раз без всякой нужды ему брюки, чуть ли не на цыпочках ходила, когда он отдыхал. Внуки в эти дни к дедушке не допускались, чтобы не мешали ему сосредоточиться. Соседям жена не раз напоминала о важном задании мужа и просила не шуметь.