Василий Немирович-Данченко: Аул

Солнце начинало уже сильно пригревать.

Гассан сбросил длинную тавлинскую шубу с узкими рукавами в которые нельзя было просунуть руки, рукавами, падавшими на землю и волочившимися по ней, — и растянулся на плоской кровле. Он стал было засыпать, как вдруг вздрогнул и поднялся. Совсем не в урочное время «будун» — помощник муллы с верхушки башни стал выкрикивать на весь лезгинский аул — призыв на джамаат:

Аул ожил.

Точно кто-то расшевелил муравейник. Ступени узких улиц покрылись народом. Люди перескакивали с кровли на кровлю, перекликались с одной башни в другую. Старик Гассан оправил на поясе кинжал, с которым горец не расстаётся даже у себя в сакле, крикнул Селтанет, чтобы та подала ему пистолеты и папаху, опять надел на плечи длинную тавлинскую шубу и с важным видом сошёл в тень и прохладу закоулка, круто поднимавшегося вверх к мечети. По пути его нагнал другой «почётный старик», тоже с окрашенною хною бородою, но в зелёной чалме.

— Алла да благословит тебя, Гассан.

— Милость его на тебе.

Обоих разбирало любопытство: зачем их зовут на гудекан, что за джамаат должен там собраться? Но оба были бы слишком плохими горскими дипломатами, если бы выразили это хоть одним вопросом. Напротив, лица у обоих выражали, как будто каждый из них отлично знает в чём дело, но бережёт это про себя. Гассан тем не менее не выдержал и спросил у приятеля:

— Вчера кабардинский князь приехал и остановился в кунацкой у муллы?

— Я его видел. Шашка в золоте… Конь из Карабаха, — шерсть так и горит на солнце. Ночью привезли старого турецкого муллу, того самого, что недавно жил у казикумухцев и хунзахцев.

— Он у себя в Требизонде великий шейх.

Позади нетерпеливо подымалась толпа молодёжи. Их черкески были в позументах, оружие в серебре. Только несколько узденей между ними щеголяли лохмотьями, точно показывая презрение к пышности. Глаза у всех так и горели. Хотелось каждому узнать скорее, зачем зовут на джамаат, но никто не решался перегнать стариков, медленно подымавшихся впереди. Даже когда усталый Гассан остановился и рукою пригласил их идти далее, Джансеид и Селим, шедшие в голове этой внезапно присмиревшей орды, покорно сложили руки на груди и потупились в знак полного самоотречения.

— Идите, идите! Молодым соколам трудно ожидать старых ослабевших ворон.

— Нет, отец, — отозвался Джансеид, — у нас ещё только отрастают когти, — кому же, как не сильному лезгинскому орлу вести нас и в бой, и на джамаат.

Гассан ласково улыбнулся и положил руку на плечо Джансеиду.

— Помоги мне, соколёнок.

Он подымался вверх, опираясь на него, и Джансеид боялся только одного, как бы не оступиться, уравнивая свой шаг с медленною поступью отца своей Селтанет. Джансеид являлся образчиком горской красоты и старик Гассан искоса любовался им.

«Я сам был когда-то такой», — думал он.

Под чёрными сраставшимися бровями открыто смотрели пламенные глаза. Тонкий нос придавал лицу молодого лезгина что-то хищное. Смело улыбались губы, и выражение силы и мужества лежало на всей его фигуре, сказывалось в каждом его движении. Широкие плечи и тонкая, как у девушки, талия — по горской пословице, — если бы он лёг на бок, то под его станом свободно могла пробежать кошка.

1902

русский

простокваша

куртка

питьё, составленное из мёду с лепестками различных цветов

священная война с неверными

собачья — лай-трава

Это, по мнению суеверных лезгин значит наводить порчу на ту сторону, куда летит зола

Нет Бога, кроме Бога, и Магомет пророк Бога!..