Василий Немирович-Данченко: Удача Незамай-Козла

Дни шли за днями. А старая крепость всё ещё оставалась в кольце осады… Шамиль часто проезжал мимо, но всякий раз видел на стенах бодрые лица защитников Самурского укрепления… Откуда-то привезли горцам орудия, — и всего-то две пушчонки, — но имам так удачно расположил их на вершине одного из утёсов, что оттуда стал осыпать крепость ядрами… Днём он бросал их на кровли и площадь, ночью оставлял тот же прицел и тревожил гарнизон, не давая ему покоя. Несколько солдат было уже ранено… Наши злились, но ничего сделать не могли. Раз ядро взрыло землю перед Ниной. Девушка упала, и это спасло её. Ядро рикошетом перекинулось через неё, не задев… Брызгалов озабоченно хмурил брови… Скалу, где стояли эти орудия, он хорошо знал. Знали её и все в крепости. Амед тоже был знаком с тропинками к ней, не говоря уже о Левченко, который во время своих охот не раз ночевал на этом утёсе. Он и теперь отпросился как-то ночью и сходил туда… Утром вернулся усталый, а к вечеру вызвал Незамай-Козла.

— Ваше благородие! Коли бы попытаться скинуть их…

— Кого? — удивился тот, пристально глядя в лицо Левченко и думая про себя: «Не пьян ли?..»

— А пушечки эти самые горные… Махонькие они… В Даргинскую экспедицию отбили их у наших… И народу у них мало там.

— А что думаешь, ведь, пожалуй, и в самом деле, а?

— Никто, как Бог. Чего ж не попробовать. Охотников надо вызвать… Возьмём с собою татарву эту.

— Какую?

— А Ахмедку с Мехтулином…

Незамай-Козёл тоже призадумался… Пошёл к Брызгалову. Тот хотел было отговорить их, — да в эту самую минуту ядро пробило кровлю лазарета и упало среди раненых, вызвав переполох между ними.

— Нет, так нельзя. Эти две жалкие пушечки за несколько батарей работают.

— Попытаться бы, а?

— Что ж, вы сами хотите?..

— А отчего ж бы? Ахмед пойдёт и Мехтулин тоже. Левченко возьмём да ещё человек десять охотников.

— Да, разумеется… Ну, помоги, Боже! Завтра в ночь… Если тихо и хорошо будет.

Утром Незамай-Козёл причастился. Потом день провёл в приготовлениях.

— Ну, теперь и помирать легко. Бон-жур а Парис! [1] Здравствуй, Париж — фр. — простился он с Ниной и даже поцеловал ей руку, сам испугавшись немедленно галантерейности своего обращения и нелепой французской фразе.

Молодой елисуйский бек нисколько не думал о том, что ждёт его ночью. Для него все эти вылазки и смелые подвиги были обычным делом. Он ребёнком умел угонять коней у немирных горцев и с кинжалом в руках защищался, когда на стада и табуны его отца нападали соседи. Амеда гораздо более занимало то, что ему должна была рассказать Нина про Иссу. Он всё это время ходил точно во сне. В душе юноши росло что-то странное, чего он никогда не испытывал. Вместе с Иссою он хотел общего счастья, «чтобы всем было хорошо»… Он только выделял пока из этого вселенского благополучия те роды, с которыми у него были «канлы». И хотя Нина уверяла его, что канлы — великий грех перед Иссою, — Амед на это улыбался и повторял:

— Зато наш Магомет — великий пророк — сам мстил и велел мстить за кровь — кровью.

— Вы поймите, Амед, — ведь Иисус одним движением руки мог уничтожить мир, а Он терпел поношения, обиды, побои…

— Да, он был очень добр… А, может быть, он боялся, чтобы вместе со злыми не погибли и добрые?..

— Но ведь он был всемогущ, он мог погубить только злых.

— Правда, правда. Исса был добрее Магомета… Только к нашему горскому адату Исса не подходит… Но он добрее, добрее… Ты знаешь, Он — Бог женщин и детей… Мы, мужчины, не можем следовать ему… Мы должны исполнять то, что велел Магомет…

И Амед успокоился на этом.

В страшное волнение он пришёл, когда Нина рассказывала ему о последних часах Спасителя мира. Униженный и измученный, Он стоял перед Пилатом… И тот же народ, который ещё накануне приветствовал Его «осанна!» теперь неистово кричал: «Распни, распни Его!»… Он был один посреди звериного стада… И Амед, хватаясь за кинжал, тихо говорил:

— Ах, зачем меня не было там?! Зачем меня не было?!

— Что же бы вы могли сделать?.. Бог должен был пострадать за всё человечество…

— Что я бы мог сделать… Я бы врубился в эту орду… Я бы…

— Но вы один, — а их было много! — невольно любовалась его воодушевлением Нина.

— Что ж, что один! Разве об этом можно думать — один!.. Всё равно — если нельзя было его освободить, я бы мог умереть за него как мужчина…

Нина, сама того не заметив, схватила Амеда за руку и пожала её.