Василий Немирович-Данченко - Ливень

— Что это?! — подошёл легкораненый Незамай-Козёл к Брызгалову, показывая ему на восток.

— Пень какой-то…

— Нет, не пень… Всмотритесь. В этой точке есть что-то живое… Она то течению отдаётся, то вдруг воспользуется затишьем и к нам поближе становится… Я давно смотрю за нею. Точно она думает.

— Несчастный кто-то, из ихних, может быть.

— Нет. Ихнему незачем было бы к нам приближаться… Вы взгляните хорошенько…

Брызгалов взял зрительную трубу. Из-за белых линий ливня — в ярой пучине Самура, в мыльных волнах пены ему примерещилась, действительно, фигура всадника с конём…

— Видите теперь?

— Да, в самом деле… Вороной конь… Это я вижу… Горец какой-то…

А сердце его невольно билось. Он угадывал борьбу живого существа с беспощадною силою бури, и ему жаль было, может быть, врага, который сам бы не оказал милости побеждённому Брызгалову. В этой точке, в этом атоме, действительно, было сознание… Она двигалась энергично, где было можно, и отдавалась воле течения, не споря с ним, где борьба являлась бы безумием. Тем не менее, — она делалась всё ближе и ближе. Она выигрывала каждую случайность, дававшуюся ей судьбою.

— Мужественное сердце у него, у этого горца! — тихо проговорил Брызгалов.

— Да… Молодчинище… — соглашался Незамай-Козёл, следя за движениями чёрной точки.

— До сих пор он не дал себя оглушить ни разу… Не растерялся…

И Брызгалов даже забыл полчища врагов, искавших спасения в горах. Он теперь не отрывался от горца, всё ближе и ближе придвигавшегося к крепости… Скоро можно было заметить голову горца, с которой ветром сорвало папаху. Черты лица пропадали за серым матом ливня, и ближе мудрено было бы отгадать их!.. И самая голова его не раз пропадала вместе с чёрною мордою коня в белой пучине, и когда Брызгалову хотелось уже перекреститься и сказать: «Погиб!», она вдруг появилась из воды… Старик Левченко, — тоже несмотря на рану, к которой он относился презрительно, называл её «дрянь нестоющая, — в шкуру пуля ткнулась и говядины не попортила!» — сам Левченко заинтересовался и тихо повторял:

— Вот джигит, так джигит! Удалой… Этого, братцы, и пристрелить жаль!

Нина, затомившаяся внизу, вышла наверх на башню подышать воздухом и одолеть хоть на минуту усталь. Она тоже не отводила глаз от этого всадника.

— Не знаю, почему, папа, мне его так жаль. Кажется, будь крылья, распустила бы их и кинулась к нему. Точно близкий мне человек гибнет там.

— Гибнет? Не погиб ещё… Может быть, и…

Но тут Брызгалов вдруг замолк.

Всадник с конём исчезли… Их уже не было видно… Потом показался конь один, — всадника не было. Конь наткнулся на дерево, нёсшееся, кружась со своей зелёною вершиной и растопыренными сучьями вниз по Самуру. Оно его сбило… Конь попал под него, вынырнул ещё раз… И уже совсем исчез в белой пучине Самура…

— Ну, конец!.. — вырвалось у Брызгалова, и он перекрестился.

Нина плакала тихо, опёршись о его плечо. Казалось, только теперь она дала волю нервам… Она билась и вздрагивала…

— Эге, братцы! — весело крикнул Левченко. — Ишь, точно казённое добро… Опять с Богом плывёт — джигит, настоящий джигит!

Действительно, теперь недалеко уже показалась голова плывшего человека… Конь погиб, всадник уцелел.

— Это он нырял, ваше высокоблагородие… Правильно!..

— Почему «казённое добро», дяденька? — спросил Левченко молодой солдат.

— Потому: казённому добру ни в огне гореть, ни в воде тонуть не полагается…

— Нина, голубушка, знаешь, кто это? — вырвалось у Брызгалова, пристально смотревшего теперь в зрительную трубу.

— Кто, кто?..

— Да, ведь, к нам он… Верно, с важными известиями… Эй, ребята, кто сможет помочь ему?! Ничего не пожалею…

А сам опять глазом к трубе припал.

— Да кто, кто, папа? — теребила его за руку Нина.

— Наш елисуйский молодой бек, Сын Курбана-Аги — Амед…

Нина вздрогнула и за сердце схватилась. Ей вдруг ещё дороже стал юноша, и она уже не сводила с него горящих глаз в то время, как её уста шептали тихую молитву: «Господи, помоги ему, помоги ему!.. Богородица, милая — спаси его!»

— Прикажите, ваше высокоблагородие, я попытаю свово счастья!.. — предложил какой-то немудрящий солдатик.

— С Богом, Егунов!

Его выпустили. Он привязал верёвку себе к поясу, и пустил другой конец свободно на воду, и сам кинулся в разлив Самура навстречу к елисуйцу.

На первых порах Егунову было очень легко. И плыть не приходилось кое-где… То и дело он попадал на отмели и на своих медвежьих ногах крепко держался противу удара волн… Он зорко смотрел только, чтобы его не сбило трупами, нёсшимися по течению, да брёвнами, вертевшимися в нём, точно они сознательно боролись противу этой страшной силы воды… Нину теперь никто бы не мог свести с бастиона. Она вышла из-под крыши над башней. Ливень хлестал ей в лицо, вихрь точно хватал её холодными руками и хотел бросить вниз, — мужественная девушка не обращала на это внимания. Кнаус подошёл было к ней и заговорил о том, что она простудится.