Николай Каронин-Петропавловский - Снизу вверх

— А гдѣ желѣзная лопата? — спрашивалъ онъ озабоченно, какъ настоящій хозяинъ.

— Что ты врешь? Никакихъ лопатъ нѣтъ. Одно разоренье. И зачѣмъ ты затѣялъ эту канитель? — сказалъ Михайло, которому надоѣло слушать сочиненіе небылицъ.

— Мишка, не обижай меня! — грустно выговорилъ вдругъ отецъ.

— Да развѣ я самъ не знаю, что у насъ есть? Небось, не растрачу. Все сберегу въ лучшемъ видѣ.

— Ты укоряешь меня бѣднотой? — спросилъ еще тоскливѣе отецъ.

— Ну, пошелъ!… Ты лучше скажи-ка, сколько долженъ Трешникову?

— Трешникову? Песъ его знаетъ… Никакъ немного, — сказалъ смущенный отецъ и почесалъ животъ.

— Надо думать! Чай, и голова-то у него въ закладѣ? — безпощадно допрашивалъ сынъ.

Отецъ положительно затосковалъ. Такъ вдругъ внутри у него засосало, что онъ едва слышалъ колкія слова сына. Потомъ ему показалось, что онъ что-то чуетъ недоброе.

— Чуетъ мое сердце, не къ добру! — сказалъ онъ.

— Еще что выдумалъ?

— Вѣрно тебѣ говорю. Чуетъ сердце, что не надо бы уходить мнѣ изъ дому.

— Что же можетъ случиться?

— Кто знаетъ… Сохрани Богъ! Либо не вернусь я, умру, либо тутъ дома какая ни на есть бѣда… Чую, худо будетъ!

— А ты сегодня вороны не видалъ?

Но отецъ ничего не отвѣчалъ на это. У него все еще сосало. Мысленно онъ уже прощался съ избой, со старухой, съ дѣдушкой, съ дѣтьми и съ буркой, и такая жалость напала на него, что на глазахъ у него показались слезы, и онъ только вздыхалъ. Чтобы потушить такое невыносимое чувство, онъ съ глубокою печалью выпилъ стаканъ изъ сорокоушки, купленной для торжества.

Бурную зиму провелъ Михайло послѣ ухода отца. Онъ запальчиво принялся хлопотать, чтобы поправить дѣла семьи, да и самому ему надоѣло ждать той минуты, когда онъ можетъ, безъ страха за свою участь, жениться. Прежде всего, онъ постарался привести въ извѣстность отцовскія дѣла. По отношенію къ хозяйству это не трудно было сдѣлать. Дѣло было ясное — домъ со всѣми принадлежностями неумолимо разваливался. Стоило-ли хлопотать вокругъ него? Сперва этотъ вопросъ Михайло рѣшилъ утвердительно. Онъ жарко принялся работать на поправку, надѣясь сначала прикупить скота, а потомъ положить на избу заплаты, другія же части выстроить заново. Первое не удалось. Какъ онъ ни горячился, изнемогая въ работахъ, изобрѣтаемыхъ его товарищами, какъ ни крутился въ кучѣ дѣлъ, но денегъ на покупку скота не заработалъ; ежедневныя потребности семьи съѣдали всѣ плоды его дѣлъ. Свою лошадь онъ возненавидѣлъ — его раздражалъ одинъ видъ этой барабанной шкуры; онъ пересталъ ее почти кормить. Мать съ какимъ-то страхомъ слѣдила за поступками сына.

Второе желаніе — положить заплаты — скоро стало еще ненавистнѣе для него. Долгое время онъ съ утра до ночи стучалъ по дому топоромъ, пилилъ, долбилъ и наклалъ множество заплатъ… На это у него хватило терпѣнія и силы. На когда онъ однажды увидалъ, что починенный имъ сарай имѣетъ наклонность все-таки пасть, имъ овладѣлъ припадокъ бѣшенства. Онъ схватилъ топоръ, наперся грудью и брюхомъ — и сарай палъ. На трескъ выбѣжали домашніе, даже дѣдушка, но Михайло просто объяснилъ, что надъ такою подлостью не стоитъ и мучиться. Съ этихъ поръ, что бы ни дѣлалось на дворѣ, онъ не обращалъ вниманія.

Михайло сталъ заботиться лишь о томъ, чтобы накормить семью, и любимое его времяпровожденіе состояло въ томъ, что онъ ложился подъ сараемъ на солому и мечталъ до поздней ночи. Странныя это были мечты! Чаще всего онъ видѣлъ съ какимъ-то замираніемъ сердца всеобщее крушеніе ненавистнаго для него мѣста. Видѣлъ, что вотъ эта изба, созерцаемая имъ, сію минуту хлопнется и разсыпется въ безобразную кучу. И отъ души желалъ, чтобы это такъ вышло. Пускай здохнетъ шкура… падетъ амбаръ… сгніетъ, какъ старый грибъ, погребица… пускай на этомъ мѣстѣ ничего не будетъ, все мигомъ пропадетъ — лучше! Онъ снова все заведетъ. Дѣлать заново все дочиста лучше, чѣмъ класть заплаты на старье. Пусть все сгинетъ, какъ сонъ. Тогда онъ новую жизнь начнетъ, и, можетъ быть, доля ему выпадетъ счастливѣе отцовской. Онъ бы все вотъ раскаталъ по бревну, но это гнилье — не его, а отцовское. Хоть бы громомъ и молніей спалило все это ненавистное, мучительное жилье!

Михайло зналъ, что главное его наслѣдство отъ отца — долги, отъ которыхъ нѣтъ нигдѣ спасенья. Но приходили мимолетныя минуты, когда онъ думалъ объ отцѣ съ сожалѣніемъ. Жалко и обидно становилось за этого поломаннаго человѣка. Мяхайло желалъ чѣмъ-нибудь удружить ему, помочь, усладить его горькую долю. Къ нему приблизилась уже старость, силы его видимо слабѣли; отъ всего сердца Михайло придумывалъ способы успокоить его на концѣ жизни. Въ эти мгновенія Михайло дѣлался спокоенъ, почти нѣженъ, ласково говорилъ съ семействомъ, не привыкшимъ вообще слушать его разговоры. Дѣдушку онъ переставалъ дразнить, сестрамъ покупалъ гостинцы, въ видѣ платковъ. Съ матерью обходился въ особенности хорошо, старался всѣми силами услужить ей и разъ купилъ ей кожаные башмаки. Когда мать растрогалась отъ такой ласки, онъ почувствовалъ себя на минуту счастливымъ.