Николай Лейкин: В вагоне конно-железной дороги

На Знаменской площади, у Лиговки, стоитъ вагонъ конно-желѣзной дороги. Кондукторъ и кучеръ переводятъ лошадей съ одного конца вагона на другой. Къ вагону спѣшитъ публика, стараясь захватить мѣста, юркаетъ въ нутро и лѣзетъ на крышу. На крышѣ сидятъ уже человѣкъ шесть. Тутъ и оставной солдатъ, съ галунами на рукавѣ; мастеровой мальчикъ въ короткомъ пальто, изъ подъ котораго выглядываетъ тиковый халатъ; полотеръ въ чуйкѣ и со щеткой, завернутой въ зеленое сукно; мужикъ въ тулупѣ, съ жолтыми еще неотчищенными сапогами подъ мышкой и между ними купецъ въ длиннополомъ сюртукѣ, въ шляпѣ и съ краснымъ коленкоровымъ зонтикомъ въ рукахъ. Купецъ только что взлѣзъ, упарился, отираетъ фуляровымъ платкомъ потъ и говоритъ:

— То есть, Господи, до чего человѣкъ умудряется! Эдакая махина, слишкомъ сорокъ человѣкъ въ ней сидитъ, и везутъ ее двѣ лошади такъ легко, словно павлинье перо!

— Въ иностранныхъ земляхъ, говорятъ еще мудренѣе устроено, отвѣчаетъ полотеръ; тамъ на собакахъ ѣздятъ, а то такъ на слонѣ…

— Чего тутъ собаки! Ужь и это-то премудрость! восклицаетъ купецъ.

Полотеръ считаетъ за нужное что-нибудь отвѣчать и продолжаетъ:

— А то мы вотъ тутъ какъ-то въ книжкѣ читали, такъ въ какой-то землѣ верблюда поймали, вдѣли ему въ ухо серьгу брилліантовую въ тыщу рублей и опять пустили въ море. Посланникъ нашъ наѣзжалъ, закинули ему сѣть, думали осетра поймать и вдругъ верблюдъ… Взглянулъ онъ ему на серьгу и говоритъ: пустите его шельмеца, — пусть онъ повыроститъ.

— Поживемъ еще годковъ съ десятокъ, такъ, можетъ, сидя вотъ тутъ и чаекъ попивать будемъ, а нѣтъ и графинчикъ… сказалъ купецъ.

— А то въ Пассажѣ годовъ десять тому назадъ такъ блохи карету возили, отвѣчалъ полотеръ и утеръ полой чуйки носъ.

Въ разговоръ вмѣшался солдатъ.

— Что блохи! сказалъ онъ. Во время коронованія въ Москвѣ я цѣлыхъ быковъ жареныхъ видѣлъ и фонтанъ виномъ билъ.

Купецъ въ недоумѣніи посмотрѣлъ на полотера и солдата, но тотчасъ-же былъ отвлеченъ слѣдующимъ зрѣлищемъ. На крышу вагона только что взлѣзъ мужикъ въ армякѣ, а за нимъ по лѣстницѣ лѣзла баба, въ кафтанѣ и платкѣ на головѣ съ изображеніемъ на немъ географической карты. Бабу дергалъ снизу за подолъ кондукторъ и кричалъ:

— Тетка, тетка, слѣзай внизъ и садись въ нутро! Дамамъ на верхъ не дозволяется.

Баба держалась за перила и визжала. Слышалась фразы: «Охъ убьетъ, убьетъ, мерзавецъ! Парамонычъ, заступись!» Мужикъ схватилъ бабу за голову и началъ ее тянуть на верхъ.

— Пусти! — крикнулъ кондукторъ. А то и тебѣ внизъ велю сойдти… Говорятъ вамъ, что дамамъ наверхъ нельзя…

Мужикъ оставилъ бабу, посмотрѣлъ внизъ на кондуктора и сказалъ:

— Да она нешто дама?

— Все-таки женскій полъ… отвѣчалъ кондукторъ, снялъ со ступенекъ бабу и пихнулъ ее во внутрь вагона.

— Прощай, Акулина! Ты вотъ женскій полъ, такъ и плати за это лишнихъ двѣ копѣйки! кричалъ мужикъ.

— Съ бабой-то-бы поваднѣе сидѣть было… проговорилъ купецъ, улыбнулся и погладилъ бороду.

Полотеръ скосилъ на него глаза и отчеканилъ:

— Нельзя-съ… Что верхомъ на лошадь, что на колокольню, что сюда на вышку бабамъ не полагается. На то законъ. Еще Петръ Великій запретилъ.

1874