Рабочие рассчитывались до двенадцати часов. Тут сказали, что подан завтрак; мы вышли в столовую. Но завтракать пришлось мне одному. Едва Николай Алексеевич взял в руки нож и вилку и прицелился резать бифштекс, как пришел жилец из коломенского дома с жалобой на старшего дворника, который выдает мало дров, потому что ворует их себе. Погонкин принялся разбирать жалобу, причем предварительно пустил во все концы звонки для того, чтобы изловить Ивана Иваныча, который должен был оказаться во всем виноватым.
— Ах, голубчик, извините, я вас оставил одного! — воскликнул он, с отвращением разрезывая совершенно застывшее мясо. Сколько я заметил, он никогда не ел ни одного кушанья в надлежащем виде. Все перестаивалось и приобретало отталкивающий вид, в ожидании, пока он покончит с каким-нибудь внезапно нагрянувшим делом. — Ну, расскажите-ка, что делается на белом свете? Я уже ровно две недели не читаю газет. Этот ремонт отнимает у меня остаток моего времени.
Я сообщил ему, что вчера был в концерте и слышал Девятую симфонию Бетховена.
— Боже мой! — с искренним чувством проговорил он, — а ведь я мечтал об этой симфонии! Неужели это было вчера? У меня и билет есть, я за две недели купил его, но совершенно выпустил из виду! — Он начал говорить о музыке. Оказалось, что он страстный любитель ее, но живет по этой части одними воспоминаниями. Пятнадцать лет тому назад, когда он был еще студентом, он, по его выражению, «дневал и ночевал» «в коробке» Большого театра, слушая итальянских знаменитостей. Он слышал Патти [3] Патти Аделина (1843–1919) — итальянская певица, сопрано. В 1869–1877 гг. гастролировала в Петербурге.
, но не выносил ее за ее холодность и деревянность.
— Мне ее напоминает вот этот противный бифштекс, в котором столько же чувства, сколько у нее, — говорил он.
Шедевром оперной музыки он считал квартет из «Риголетто» [4] «Риголетто» (1851) — опера Дж. Верди.
, и когда он сообщал мне об этом, то старался изобразить кое-что из партии Джильды. Высшим произведением симфонического жанра он считал Девятую симфонию Бетховена, ту самую, на которую он вчера не попал. В течение двенадцати лет он всего два раза нашел время сходить в оперу, причем оба раза попал на Вагнера и был ужасно недоволен, потому что не слышал ничего похожего на квартет из «Риголетто». Но в его сердце всегда оставался уголок, отведенный музыке, и любовь свою к ней он выражал тем, что покупая через Ивана Иваныча билеты на все выдающиеся концерты, обязательно абонировался на симфонические собрания и никогда никуда не ходил.
— Знаете, это что-то роковое! — воскликнул он. — В день концерта, в самый момент, когда надо ехать в театр, непременно свалится на мою голову какое-нибудь спешное, неотложное дело, и я остаюсь… Иногда прямо плакать хочется, а ничего не поделаешь!..
Был уже третий час. Я, наконец, нашел необходимым заговорить с ним о деле.
— У меня есть к вам дело, Николай Алексеевич! — перебил я его почти в самом разгаре музыкальных восторгов.
Он с шутливым негодованием положил в тарелку вилку и нож и укоризненно закачал головой.
— Владимир Сергеич! И у вас, как погляжу, нет жалости ко мне! Ну, что вам стоит хоть в воскресенье поболтать со мной о том, о сем, о чем угодно, только не о деле?!
Я смутился.
— Извольте, Николай Алексеевич, я готов забыть о своем деле!.. Давайте болтать!..
— Нет, нет, пожалуйста! Все равно, от дела в том или другом виде мне не уйти. Все равно, Иван Иваныч придет, телефон прозвонит, тараканщик прилезет, ремонт, дворник, доклад, реферат et cetera, et cetera [5] и протее, и так далее (лат.).
. Говорите, пожалуйста! Я весь, весь к вашим услугам!..
— Мне нужен помощник! Одному мне не сдвинуть эту гору! — заявил я.
— Гм… Помощник?!
К моему удивлению, Николай Алексеевич, несмотря на всю свою необычайную предупредительность, не поспешил выразить согласие. Он оттопырил нижнюю губу и забарабанил пальцами по столу.
— Помощник! Гм!.. Я вполне разделяю это, вполне! — Но и разделяя это вполне, он продолжал обнаруживать нерешительность.
— Вы встречаете препятствия? — спросил я.
— Как вам сказать? Препятствия особого рода. Надо вам знать, что его превосходительство страшно туг на всякий новый расход.
— Неужели? Такой богач!
— Да, представьте себе! Он не скуп, живет широко, тратит огромные деньги на приемы и всякие развлечения… Но он глубоко убежден, что это моя обязанность и что все это я должен делать один…
Читать дальше