Леонид Семенов: Смертная казнь

Эта сцена была невыносима. У всех навертывались слезы. Надо было ее прикончить. Его первого схватил палач, и он вдруг умолк, застыл, покорился.

Инженер все время, пока шли, думавший о том, что надо будет как-нибудь помочь гимназисту, и не знавший, как это сделать, тут, убедившись, что виселиц пять, успокоился и весь сосредоточился на этом новом чувстве спокойствия, которое вдруг открылось ему и перед которым все было так ничтожно и мелко, что, слыша нервами рыдания гимназиста, уже не волновался, зная, что вот они умрут и все сейчас кончится для них — и эти слезы, и то, чтО их вызывает… И он два раза даже взглянул на небо, сиявшее яркими звездами, и ему показалось, что и они говорят ему о том же, что он знает в душе. Он дохнул в последний раз всей грудью холодным морозным воздухом — и сам толкнул табуретку.

Клеманкин, возбужденный, взволнованный гимназистом, заклокотал и крикнул, что это не простится им, палачам и зверям!..

И прокурор точно что-то проглотил при этом, и все вздрогнули, потупившись, зная, что уже не стОит им возражать ему и спорить теперь.

Рабочий дрожал и мерз. Сын дьякона старался смеяться, но глаза блуждали…

Через двадцать минут — страшных, томительных двадцать минут, во время которых прокурор и другие нетерпеливо потоптывались на снегу, отвернувшись от повешенных, и мерзли, а секретарь суда, стройный молодой человек в пенсне и в судейской форме, офицер и начальник тюрьмы смотрели на часы, — доктор, поспешно и путаясь в поле своей шубы, обходил висевших и, щупая их торопливо за ноги, почти стараясь не коснуться их тела, невнятно гнусавил:

— О, мертвы, мертвы, совершенно мертвы… конечно, мертвы… Чего уж тут! я подпишу…

Расходились… и все было так же кругом, как всегда…

1908

Вестник Европы. 1908. № 8. С. 599.

Опубликованный рассказ представляет собой фрагмент текста под названием «Отрывки» из философского эссе Л. Семенова «У порога неизбежности», присланного Л. Толстому в корректуре по поручению Семенова их общим знакомым Э. О. Левинсоном 28 апреля 1908 г. (ОР ГМТ. Ф. 1. А-7. Инв. № 50445). Толстой Семенову написал: «Начало слабо: неясно, автор хочет слишком многое сказать и не может сказать, и ясно, и просто, и сильно. Нет строгой последовательности мысли и нет яркости, художественности, нет определенных образов. Я не боюсь говорить вам, милый друг, всю правду. Есть много мыслей, намеков, мне близких, понятных, но все расплывчато и даже кажется многословно. Так шло до „Храма“. Но тут с самого начала описания заключенных и, душевного состояния и казни: инженер, гимназист, священник, доктор, сын дьякона, да все, все это превосходно, так хорошо, что не могу себе представить ничего лучше. <���…> Я не мог говорить от слез, душивших меня. Непременно надо стараться напечатать» (Толстой. Т. 78. С. 137–138). С согласия Семенова Толстой текст «Отрывков» сократил и отредактировал. Он Семенову написал: «Я все-таки рад за вас, что у вас есть эта способность выражать свои чувства, заражать этими чувствами других. Знайте, что она есть в вас, держите в себе эту силу, и, вероятно, придет время, когда она понадобится и вам и людям.

Если вы мне разрешите распорядиться с этой статьей, то разрешите и откинуть все ненужное, лишнее. Вся первая часть. Как ни странно это сказать, а художество требует еще гораздо больше точности, precision, чем наука, а это-то отсутствует во всем том, что называется декадентством и что в вашей первой части статьи». (Толстой. Т. 78. С. 157).

Толстой дал рассказу название «Смертная казнь». Еще до выхода его из печати в газете «Русское слово» (1908. № 119) была помещена корреспонденция «В Ясной Поляне», где, в частности, говорится: «За вечерним чаем возник и захватил всех разговор о молодом писателе Леониде Семенове и его новой повести, присланной Льву Николаевичу в корректуре. Л. Н. с большим мастерством прочитал одну главу из повести… Заговорив после чтения с отеческою нежностью о молодом писателе, Л. Н. подчеркнул это особенное свойство истинного художника держать читателя в напряженной иллюзии, ни на мгновение не отталкивая его фальшивыми нотами… Один из гостей заговорил о влиянии толстовского „Божеского и человеческого“, которое чувствуется в рассказе Л. Семенова. Л. Н. горячо и серьезно запротестовал: „Нет, нет! Минуя всякую скромность, скажу, что нельзя и сравнивать мою повесть с прекрасным рассказом Семенова“. И далее Толстой стал доказывать эту свою мысль, разбирая и смакуя, „как тонкий гастроном“, подробности рассказа Л. Семенова».