Леонид Семенов - У порога неизбежности

— И то убийство не нужно? — вдруг вырвалось у меня самое страшное для нее.

Но это уже сказал не я… Меня уже не было… Все исчезло… Остались только два пустых, два наших голодных и глядящих друг в друга взора.

Но кто-то постучал в это время в дверь, и мы снова вернулись к прежнему. Она все так же сидела на диване и маленькая, скомканная сжимала платок у зубов…

— Можно войти? — услышал я чей-то робкий и боязливый голос.

Девушка встрепенулась и заволновалась,

— Это он, прошептала она. Впустите!

И он вошел.

Но я даже растерялся, такой тихий и растерянный был он. Я его представлял себе совсем другим. Он был в сюртуке с погонами. Но никакой сановитости в нем не было, а в глазах его я сразу же заметил то тихое и полупьяное безумие, какое было в глазах девушки.

— Что с вами?.. — сорвалось у меня, — и девушка посторонилась на диване, чтобы дать ему место.

— Ничего… Ничего… Я так…

Он быстро прошел, точно конфузясь и извиняясь, и сел на диван; он видимо волновался.

— Я вот пришел… Вы вот извините… Я пришел… — начал он и искоса робко поглядел на девушку, свою убийцу. Но замешательство пробежало по его лицу, и он замолчал, остановившись на ней.

— Какая вы маленькая?! — удивился он. Потом, точно спохватившись, продолжал, как бы припоминая свою мысль…

— Так вот! Я пришел… Вы уж простите… я по-военному…

Но целый вихрь вдруг ворвался в мою комнату… Точно раскрылась передо мной его память и я читал в ней ясно его жизнь. Что это было? Все спуталось, все понеслось… Я слышал выстрелы, стоны, бред. Нет! Это, может быть, поезд Сибири?.. Вот мелькнули окна вагонов, штыки. Он, красный и грузный, вышел на платформу. Снег хрустел под ногами… Он держал руки в карманах.

— Бунт! Крамола! — загремел его голос… — Меррзавцы! Расстрелять вас всех! Никаких!..

В руке задрожала бумажка… Это был список… В голове мелькало: Я верный слуга… отечеству… Дальше его мысль не шла. Потом шагал по платформе, взволнованный, но решительный и крепкий. Он верил, что так нужно. Доканчивали другие… Он не смотрел… не любил. Выстраивали на полотне бледных и дрожащих людей…

Потом мертвых сбрасывали с дороги. Поезд мчался дальше……………………

………………………………………………………………………………………………………….

Какая-то женщина вдруг тихо и быстро наклонилась к нему, в его кабинете. Вот, вижу, гладит его по серебристой голове. Глаза тревожно глядят на бумажку: Приговор.

— Каково! А! Ну еще посмотрим!.. Меррзавцы!

Хохочет и крутит усы. Но она не смотрит, целует его в гладкую блестящую плешь и точно о чем-то просит. Он задумывается. И ласкает ее руку.

— Мне сегодня ночью, милочка, пришла мысль, знаешь? Похоронить меня без почестей… Все мы под Богом. Ну это только так… пустяки все… Некогда!.. И опять смеется……………………………………………………………..

……………………………………………………………………………………………………………..

Генерал крякнул и потеребил усы.

— Так вот! Вы не думайте, что я только генерал из-за своих там личны что ли, интересов… Мы ведь все-таки военные…

Он опять искоса робко поглядел на девушку и видимо путался в словах… Его генеральская мысль двигалась туго. Он волновался и, не находя слов, остановился опять на девушке своим тихим, полубезумным взглядом…

Но девушка давно следила за ним.

— Да… Да… что же? — прошептала она с возрастающим ужасом.

— Я… Я… — бормотал он с усилием.

— Мне ничего не нужно! — сорвалось наконец у него после страшного напряжения — и на виске, где была рана, выступила кровь.

— Как! что?! и вы тоже?! — вдруг вскрикнула девушка со страшным истерическим смятением и зарыдала опять, как прежде.

Мы бросились к ней.

Генерал дрожал, как в лихорадке, сам бледный, несчастный, с орденом на шее, окровавленный и жалкий…

Два страшных, два пустых призрака было передо мной.

Мне казалось, что я схожу с ума.

Безумная мысль мелькнула в нем. Он начал писать и остановился. Ему вдруг показалось, что все равно, что он напишет в эту минуту. Написать ли ему, что он молод, что он — еще жив, что он еще хочет жизни, счастья, радости и что так ужасно умирать в такие годы!.. или…

Он прочел, что было написано:

«Какое сияние в моей душе, какая вера, если бы вы знали, товарищи, какое счастье умирать за правое дело!..».

Он судорожно скомкал бумагу и бросил ее на пол. Все показалось ложью. Было какое-то приподнятое, высокое состояние души, но оно куда-то провалилось, обрывалось, и под ним была бездна. Он заволновался, заерзал.