Иван Бунин - Бунин в своих дневниках

22-го - во втором часу пленный из Предтечева, верхом - громят Глотово. Я ждал Казанской, многое убрал,- самогонка, праздник и слух о 20-м октября, о выступлении большевиков - все предвещало, что многое может быть. Через час пьяный мужик из Предтечева: "Там все бьют, там громят, мельницу Селезневскую разнесли... Уезжайте скорее!" Цель - разносит слухи, оповещает всех, хотя прикидывается возмущенным, и кроме того всюду берет на водку. Мой рубль швырнул - "я тебе сам пять целковых дам!". Я заорал, он струсил, взял рубль. С двух с половиною дня до трех ночи я убирался, заснул <����в> два часа, в пять встал, в семь выехали - я, Коля, Вера. Мишка и Антон сзади на телеге с вещами. Туман, дорога вся в ухабах из застывшей грязи, лошади ужасные. До большой дороги была мука. Под Становой остановились, закусывали, баб тридцать из Кириловки, идут в Становую что-то получать (солдатки, кажется). Завязался разговор. Я выпил - иначе такой глупости не сделал бы. Злоба - "вы, буржуи, капиталисты, войну затеяли". Да, началось с насмешки над нами: "А плохо вам теперь!" Я сказал - "погоди, через месяц и вам будет плохо".- "А! вот как! Значит, ты знаешь! Почему же это нам будет плохо? Говори!" Я стал говорить как елецкий мещанин (плюс мой полушубок и весь наш вид жалкий). Подошел кто-то, что-то "товарищеское", хотя мужик (молодой)... (Ох! ужасный удар!) (Сейчас пять дня.) (Опять!) "Что? Плохо? Вы почему ж это знаете?" (Очень строго.)

О, позор, о, жуткое чувство! (Опять удар.) Я вильнул - "через месяц Учредительное собрание" - собрал вожжи и поскорее ехать. Возле шлагбаума колесо рассыпалось. До Ельца пешком - тяжко! Жутко! Остановят, могут убить. В Ельце все полно. Приютили нас Барченко. Вечером (опять удар!) у нас гости, я говорил лишнее,- выпил. 24-е пробыли в Ельце. Отовсюду слухи о погромах имений. Вл<����адимира> Сем<����еновича> все Анненское разгромили. Жгут хлеб, скотину, свиней жарят и пьют самогонку. (Опять!) У Ростовцева всем павлинам голову свернули. (Опять!) 25-го выехали вместе с Б. П. Орловым. В вагоне в проходе солдаты, солдат из Ламского весело и хорошо рассказывал, как Голицыны с тремя-четырьмя ингушами и попом (опять!) отбивались от мужиков и солдат. Голицына П. А. ранили. 26-го на Курском вокзале узнали, что в Москве готовят бинты, кареты скорой помощи и т. д.- будет бой с большевиками. Два извозчика сорок рублей. 27-го был в городе - везде равнодушие - "а, вздор, это уже давно говорят". Какие-то два солдата мне (опять!) сказали, что начнется часов с семи. В пять - к Телешовым. Мимо трамвая - поп, народ, несли чудотворную икону. На углу Пречистенки бабы - "большевики стреляли в икону". От Телешовых благополучно дошли, хотя казалось, по городу уже шла стрельба. 28-го мы стрельбы почти не слыхали, выходили.

Все было ожидание <...> Слухов-сотни (опять!). "Каледин диктатор, идет в Москву" и т. д. "Труд" (газетка Минора) врала, что в Петербурге все (о, ужас, какой удар, всего потрясло) кончено - большевики разбиты. Вчера уже нельзя было выходить - стрельба. Близко Александровское юнкерское училище. О сегодня я уже писал. С фронта никого, хотя поминутно слух-"Москва окружена (опять!) правительственными войсками" и т. д. Ясно, дело плохо, иначе давно бы пришли. Сейчас Вере сказали слух: "Железнодорожники согласились пропустить войска с фронта, если будет социалистический кабинет". У нас в вестибюле дежурство, двери на запоре, все жильцы и "дамы" целый день галдят, врут, женщины особенно. Много евреев, противных. Изнурился от безделья, ожиданья, что все кончится вот-вот, ожиданья громил,- того, что убьют, ограбят. Хлеба дают четверть фунта. А что на фронте? Что немцы? Боже, небывалое в мире зрелище Россия!

Десять часов вечера (30 октября). В десять часов погасло электричество и у Зои и у Юлия. У Телешова нет. Юлий сказал, что Т<����елешов> передал - подписано соглашение большевиков и прочих партий. Но б<����ольшевики> не могут унять солдат. Озлоблены и юнкера. К<����атерина>П<����авловна> говорила с Митей - Максимка в плену. (Клестов скрывается у <����нрзб>.) Все слухи: четыре тысячи казаков пришли, не могут войти, их не пускают большевики на Казанский вокзал, пришел ударный батальон, тоже не может войти, где-то под Москвой дикая дивизия и т. д. Я дежурил от шести до семи. Большевистский студент собрал прислугу со всего дома - "она волнуется, говорит, зачем мы ворота бревнами закладываем, действуем против своих товарищей, надо с прислугой объясниться...". И объяснился:

"Стрелять будем, если вы пойдете против нас". Возмущение.