Александр Апраксин - Три плута

Последние слова более всего убедили Смирнина, и он сказал уже уступчивее:

— Понятно, какой же вам расчет меня в петлю втравливать да самому со мною в уголовное дело впутываться?

— То-то и есть! Вы, стало быть, соглашаетесь? Давно бы так!

— Рискну, попробую! — Смирнин встал из-за чайного стола, прошелся по столовой и потом, остановившись в другом конце комнаты, сказал: — Уж очень тяжело мне живется! Никакого просвета нет! Запутался я в мелких долгах и выхода не вижу. Помилуйте! Сегодня вот при выдаче жалованья вместо восьмидесяти четырех рублей, причитающихся мне по штату, получил всего двадцать шесть, из которых около четырех в ресторане сейчас проел. Хоть домой не показывайся! Пойдут опять скандалы, истории с хозяйкой, придется на другую квартиру бежать, задаток сунуть да снова обманом тянуть со дня на день все ту же отвратительную лямку. До чего мне все это опротивело, вы себе и представить не можете!

— Не скажите! Отлично могу, — и, точно в доказательство последних слов, Мустафетов достал из внутреннего кармана сюртука бумажник и, вынув в него сторублевый кредитный билет, с улыбкою на устах сказал: — Очень даже ясно могу представить себе особую неприятность вашего положения и в доказательство своего сочувствия к вам прошу принять от меня сей портретец императрицы Екатерины Великой.

— Помилуйте, Назар Назарович…

— Нет, уж со мною не стесняйтесь; я если даю, так берите. Имейте в виду, что я тогда только даю такие суммы, когда вполне уверен в успехе дела. В этом я ручаюсь, а в вас отныне верю, как в себя.

— В таком случае принимаю и сердечно благодарю! — ответил Иван Павлович, просияв от радости, и, немного помолчав и подумав, спросил: — Так вы советуете мне завтра же без дальнейших размышлений доставить вам выписку из книги и чистый квитанционный бланк?

Он так произнес теперь этот вопрос, что Мустафетов сразу распознал в тоне его голоса как бы повторение обещания, только что данного пред тем, и, тоже встав, протянул руку:

— Считаю дело между нами решенным. А теперь поезжайте, развлекайтесь; если хотите, кутите даже, но пока слегка, и помните, что вы на рубеже новой жизни. Через неделю подобные сотенные бумажки будут вам уже нипочем. А мне теперь надо еще кое-чем подзаняться. Жду вас завтра, вскоре после пяти, прямо из банка, ко мне обедать.

Они расстались, по-видимому весьма довольные друг другом.

Мустафетов, входя в свой роскошный кабинет, думал: «Давно слежу за тобой, голубчик! И ведь как верно разгадал тебя: ленив, глуп, прожорлив, бесхарактерен; стало быть, на все способен, кроме упорного труда, а такого именно в данном случае и нужно».

Но вдруг его взоры перестали скользить с предмета на предмет и остановились на портрете молодой женщины или девушки, висевшем над письменным столом.

Это был портрет Ольги Николаевны, относительно которой он дал исключительные приказания своему швейцару, когда вернулся к себе со Смирниным из ресторана. Он подумал немного, взглянул на часы и позвонил. Немедленно явился слуга и остановился на пороге кабинета.

— Сбегай к Роману Егоровичу, — приказал ему Мустафетов, — и попроси его немедленно ко мне по важному делу. Да еще раз подтверди внизу и скажи кухарке Домне, чтобы решительно никого, кроме Ольги Николаевны, ни в каком случае ко мне не допускали.

— А если Романа Егоровича дома не будет, как позволите там у них сказать? — осведомился слуга на всякий случай.

— Я знаю, что он дома. Ступай!

В ожидании того, за кем он послал слугу, Мустафетов продолжал жадными глазами впиваться в портрет Ольги Николаевны. Он мысленно дополнял фотографию, и постепенно пред ним все ярче, нагляднее, почти до осязаемости обрисовывался образ стройной, видной и красивой девушки.

Сам Назар Назарович уже несколько лет продолжал давать себе сорок первый год, хотя был много старше. На людях он довольно удачно подбадривался и предпочитал показываться при вечернем освещении, нежели днем, так как яркое солнце чересчур явно выдавало сомнительность цвета его черных волос, усов и бороды. Одевался же он всегда безукоризненно и держался в обществе с высоко поднятой головой. Но в одиночестве, в стороне от каких-либо наблюдений, он уже часто сознавал себя стареющим и по временам начинал ошущать упадок перерасходованных сил. Впрочем, и было же им пожито!

Устал он в особенности за последний год, с момента увлечения Ольгой Николаевной.