Илья Салов - Паук

— С порослью?

— Известно, с порослью.

— Чрез двадцать-то лет у вас новый лес вырастет, опять руби!

И дьякон снова разразился хохотом. Но на этот раз Степан Иваныч не обиделся, а напротив, даже сам присоединил свой тоненький старческий хохот к громкому хохоту дьякона, заслыша который захохотал даже и кучер Степана Иваныча. Но хозяин остановил последнего.

— Но-но! — проговорил он. — Ты знай свое дело, навоз из конюшни вычищать, а куда не спрашивают — не суйся!

И немного погодя он, как будто обдумав что-то, прибавил, обращаясь к нам:

— Оно, положим, сказать по правде, лесок точно не дорого достался, да ведь главная причина — деньги-то все сразу, вперед отданы. Ведь денег-то пятьдесят тысяч, батюшка! Шутка сказать, какая махина! Да три управляющему! — прибавил он уже шепотом и только меня одного посвятил в эту тайну. — Он хоша и приятель мне, — продолжал он тем же шепотом, — ну, а все-таки статью свою гонит. Так вот вы и сообразите! — заговорил он уже громким голосом, чтобы все слышали, — сколько возни-то предстоит! А что будет впереди, через двадцать-то лет, того еще мы не знаем, поэтому будущее для нас все одно что железными вилами по воде писано. Будущее от нас от всех сокрыто. Может, я графом каким-нибудь буду, а может быть, наместо того, меня из собственного моего гнезда по шее выгонят… Все это надо соображать и отнюдь осторожности не упускать из виду. Ого! Осторожность эта, говорят, мирами ворочает! Деньги-то я кучей отдал, а собирать их грошами придется. Ты, дьякон, сообрази-ка, сколько этих грошей-то в пятидесяти тысячах заключается! Когда соберешь! Хорошо, коли мы живы будем да коли старые люди не помрут! Ведь мужик-то отощал, спился и опаршивел… в чем только душа мотается! Ведь он совсем паршивый стал, не токмо что деньжонок, даже скотинишки не имеет! Придется в долг продавать, а когда долг-от соберешь! Опять возьмите вы и приказчиков… Ведь у меня сколько их — прорва целая, а надежных-то только и есть один Самойла Иваныч. Ведь теперича к такому делу, как лесная операция, по крайности надо пять-шесть человек приставить, а где их, честных-то, найдешь? У тебя, дьякон, нет ли кого на примете? А! головой небось замотал! То-то оно и есть! Ведь я их всех до тонкости знаю… измошенничались, изъехидничались! Что ему? Нешто он хозяйское добро бережет? Как же, дожидайся, держи карман шире! Что ему хозяин? Тьфу! Он хозяином-то готов свиное корыто вымыть и вытереть. За грош продаст и выкупит! Вот они, какие нынче приказчики-то! Ни греха, ни Суда страшного — ничего не боится! Да что ему Страшный, — он в него и верить-то перестал! Не токмо хозяина — отца родного за деньги слопает. Так-то, друг, а ты вот на всю окрестность хохочешь! — добавил он, укоризненно обращаясь к дьякону.

— Что верно, то верно! — проговорил тот. — Совсем бога бросили.

— Ан то-то вот и есть! А послушал бы ты, как я из-за самого из-за этого леса в Москве мытарствовал, так и вовсе бы хохотать-то перестал! Ох уж и комиссия только с этими самыми аристократами дела делать! Хоть бы барон, к примеру: деньжонок нет, уж по всему видно, что нет, а гордости больше, чем у какого-нибудь миллионера-купца. Не скоро даже аудиенции добьешься! Этих швейцаров да лакеев вот не тотчас сочтешь даже… Сколько им одним денег переплатил. Не поверите, даже обед им, хамам-то этим, в трактире Тестова делал… Дворника — и того приглашал! Что будете делать — не допускают, да и шабаш! А уж барону этому надоел даже! Каждый день по два раза являлся: один раз утром, а другой раз вечером. Однажды до тех пор разозлил, что в шею меня из кабинета вытолкал! Да ведь как наклал-то! На другой день сижу в театре в первом ряду, а сам чувствую, что головой поворотить не могу. «Вон, говорит, мошенник, такой-сякой, чтобы духу твоего здесь не было! Эй, лакеи, гоните, говорит, его в шею!» А я наутро опять пришел, стою себе смирнехонько в передней, возле двери кабинетской, да нарочно все пятьдесят тысяч в руках на виду и держу. Часов в двенадцать выходит барон, да как увидал деньги-то, так даже рассмеялся. Ведь он добрый; вспыльчив, а сердце-то скоро проходит. Посмотрел на меня, плюнул и заговорил: «Ты, говорит, опять, собачий сын, пришел?» — «Опять, говорю, ваше баронское сиятельство. Деньги домой везти не хочется, что им там в степи делать! Деньги, говорю, вещь столичная; примите, явите божескую милость!» Ну, сердце-то у него и прошло! Теперь вот к управляющему еду бумагу предъявить да лес принять.

— А мы было у вас на мельнице переночевать рассчитывали! — проговорил я.