Илья Салов - Иван Огородников

— Огородников, вернись, утопишься! — кричал во все горло тут же бывший старшина. — Что ты, ради пса душу свою христианскую загубить хочешь? Вернись, дурень! Не то сейчас в холодную посажу!..

Но «дурень» не слувдал угроз старшины. Расталкивая льдины и ловко лавируя между ними, он добрался до собачонки — той самой Амалатки, о которой была уже речь, — схватил ее, бросил в челнок и как ни в чем не бывало возвратился назад. Присутствующие только ахнули и развели руками…

— Ну, — раздалось несколько голосов, — ни в воде не тонет, ни в огне не горит!..

На все эти толки, столь сильно волновавшие сластушинских крестьян, менее всего обращал внимания сам Огородников: он словно и не знал о них ничего, продолжал себе жить особняком. Кроме кузницы, он вырыл еще помещение для коровы, покрыл его тою же несгораемою соломой, наделал к реке сходов, а самый обрыв засадил малиной. Сластушинские крестьяне со смеха покатывались, глядя, как Огородников с железной лопатой в руке копал ямки для малины и как эту малину целыми ворохами таскал на своих плечах из леса.

— Вот сластник какой! — говорили они. — Малинки захотелось, весь обрыв засадил.

Но когда на следующее лето посаженные кусты покрылись крупными, сочными ягодами и даром пропадавшая земля дала Огородникову хороший доход, то сластушинские зубоскалы еще более обозлились на «сомнительного» человека. Копаясь, как крот, Огородников и в образе своей жизни словно подражал этому безобидному зверьку. В гости он никуда не ходил и гостей у себя никогда не принимал.

Такой отшельнический образ жизни, мрачность характера Огородникова, его наклонность устраиваться не на поверхности земли, а в недрах ее — поселили в умах местных крестьян, помимо нерасположения, и массу всевозможных догадок. Стали болтать, что к Огородникову летают по ночам огненные змеи, что он занимается колдовством, для чего собирает какие-то травы и вымолачивает из них зерна; что разыскивает какие-то клады, что придумал какую-то новую веру и, склоняя жену свою в эту веру, каждую ночь тиранит ее, как лютый зверь. Стали тайкам допрашивать жену Огородникова Прасковью, но Прасковья или молчала упорно, или же божилась, что ничего подобного нет. Начали подсматривать за Огородниковым; приходили к нему по ночам и подслушивали под окнами…

Однажды ночью старики сделались свидетелями следующей сцены: Огородников сидел на лавке и молча смотрел на жену, занимавшуюся пряжей. Долго продолжалось молчание, Наконец Огородников вздохнул и проговорил:

— Паша! подойди ко мне.

Прасковья бросила прялку и робко подошла к мужу. Все замерли и ожидали, что вот-вот он примется бить несчастную женщину, а вышло не то.

Огородников взял жену за руку и притянул к себе.

— Так ты говоришь, что он помер? — спросил Огородников голосом, дрожавшим от волнения.

— Помер, вишь! — прошептала она.

— Туда ему и дорога. — И, помолчав немного, он снова обратился к жене: — А ты забыла его?..

И все увидали, что после этого вопроса Прасковья упала перед мужем на колени и принялась целовать его руки.

— Лиходей он мне! — рыдала она. — За что же помнить то его!

Постояли старички еще под окном и увидали, что Огородников поднял жену, обнял ее и зарыдал, как малый ребенок. Никто ничего не понял из всего этого…

— Черт его знает, прости господи, — говорили старики, возвращаясь домой, — нешто его разберешь?..

Вскоре после этого пропало из выгона шесть лошадей. Все село, заподозрив Огородникова в совершении этой краже, с шумом и гамом привалило к его усадьбе. Дело было вечером. Огородников работал в своей подземной кузнице… Узнав, в чем дело, он схватил самый тяжелый молот и, потрясая им в воздухе, такой нагнал страх на толпу, что она, как осколки лопнувшей бомбы, разлетелась от него в разные стороны.

— Зверь, как есть зверь! — порешили все хором.

Однако лошади были вскоре найдены, вор открыт, и вором оказался, разумеется, не Огородников.

Но возвратимся к рассказу.

Недели две спустя после описанного в начале рассказа возвращения с рыбной ловли Огородников пришел к Фиолетову. Фиолетов, завитой и тщательно причесанный, сидел на стуле с гитарой в руках и пел какой-то романс. При виде Огородникова он от радости даже с места вскочил.

— А! друг любезный! — вскричал он. — Садись-ка и слушай, какой я романс сочинил…

И, усадив Огородникова, он запел, закатывая под лоб глаза: