Георгий Северцев-Полилов: Портрет

— Пожалуйста, войдите. — И, пропустив Тито вперед, он вошел с ним в дом.

— Вы Тито Ферручио? — так же спокойно спросил Гаусвальд.

— Вы меня знаете?

— Мне всё сейчас сказала Жанни. Что вы от меня хотите? Драться? На чем? На ножах?..

Но вспышка злобы, овладевшей бедным юношей, уже погасла. Тито опять подумал о Жанни и ее будущем ребенке, а прямота художника обезоруживала молодого рабочего. Он нерешительно произнес:

— Нет, не драться я с вами сюда пришел, — этим позор Жанни не смоется. Нет, я прошу, я буду молить вас, — женитесь на ней, дайте имя ее будущему ребенку.

Художник не ожидал такого оборота разговора. Он с изумлением поглядел на каменщика.

— Вот какое положение принимает дело, — произнес Гаусвальд и задумался. — Что ж, благородство за благородство, извольте, товарищ, я готов.

Ферручио обнял недавнего врага и сказал:

— Еще одно условие, одно мое желание исполнить прошу вас.

Художник взглянул на юношу.

— Венчайтесь как можно скорее, и когда обвенчаетесь, уезжайте отсюда в тот же день! Можете потом вернуться, только не теперь, не теперь! Мне чересчур тяжело глядеть на ваше счастье…

Свадьба состоялась на другой же день. Падрэ согласился обвенчать молодых людей и без оклички, тем более, что Гаусвальд был лютеранин, а Жанни все знали далеко кругом.

Остерию, дом и сад Жанни оставляла на попечение Тито, который соглашался остаться в доме ее временным хозяином.

Колокола в церкви весело звонили в день Mezzo-Augosto; статуя Пресвятой Девы, вся утопающая в цветах, была окружена клубами фимиама; девицы стройно пели под небольшой фисгармониум. Вскоре после мессы молодая чета была обвенчана.

Молодые приготовились уехать из Белладжио с пароходом, отходившим в пять часов вечера в Комо, и в ожидании отъезда, окруженные толпою постоянных посетителей, сидели в остерии.

— Ну, мадонна Жанни, что мне оставите на память, — спросил бондарь Джулиано, посасывая свою коротенькую трубочку.

— А мне? А мне? — послышались голоса прочих.

Молодая оделяла каждого из них цветами на память.

— А мне, — тихо произнес Тито, — подари, Жанни, твой портрет: твой муж может написать другой.

Молодая женщина колебалась, не зная что ответить, но, взглянув на мужа и уловив в его взгляде согласие, прошептала:

— Возьмите, кузен Тито.

Наступила очередь последнего бокала, и распрощавшись со всеми, молодые быстро исчезли в куче пыли, поднятой их экипажем.

Весело настроенная толпа провожала их радостными криками, а старый Циприано бросил о камень недопитый стакан и своим старческим голосом, сколько было силы, крикнул:

— Evvivi nuovi sposi (да здравствуют молодые)! Не скучай, Тито, мы вечером придем к тебе, — сказал он новому хозяину.

Тито остался один в осиротелом домике Жанни. Он молча просидел у стола облокотившись, пока резкий, хотя далекий свист парохода не дал ему знать, что молодые покинули Белладжио; тогда он взобрался на любимую Жанни скалу и проследил, как громадный «Комо», пеня голубые воды своего соименника, величественно прошел мимо. Была ли то игра воображения, но молодому человеку показалось, что с верхней палубы кто-то машет платком. Махнув безнадежно рукою, Ферручио вернулся опять в остерию. Портрет Жан-ни по-прежнему висел на стене над столом. Тито сел против него и пристально уставил свой взгляд на смотревшую на него из рамки портрета, как живую, девушку.

— Зачем, зачем я уехал тогда! — шептал он с отчаянием. Потом он опустился в кантину, принес себе большое фиаско со старым душистым вином и пил, не спуская глаз с портрета любимой девушки.

Из открытой двери в сад несся одуряющий аромат спеющих плодов и отцветающих роз.

1898

кабачок

подвал

короткая дамская куртка

бутылка вина емкостью чуть более 2 1/4 литра

клумба