Георгий Северцев-Полилов - Княжий отрок

Полный радостных чувств, плыл на дощанике Ярослав обратно в Тверь. Все радовало его, все веселило его сердце.

«Вот избавил меня Господь от тяготы душевной, и сохранил Григория, и наставил на доброе дело, — думал князь. — У меня добрая жена и хорошие дети — сын и дочь, Бог даст, и второй сын будет. С новгородцами я в мире, брат Александр в ладу со мною. Все, слава Богу, хорошо, радостно и любовно!»

И, не дожидаясь, пока дощаник пристанет к берегу, Ярослав выпрыгнул на прибрежный песок и поспешно стал взбираться к детинцу. Хотелось ему в такую минуту быть поближе к своей семье.

У входа в княжеские хоромы его встретили отроки.

— А мы, господине княже, за тобой на тот берег только что хотели ехать, княгиня спосылала нас.

По встревоженным лицам отроков князь сразу догадался о чем-то недобром.

— Что? Что такое приключилось?! — испуганно проговорил он.

И, отстранив рукою отрока, Ярослав быстро взбежал на крыльцо и поднялся в покои княгини. Здесь сенные девушки встретили его с заплаканными глазами.

Не расспрашивая их, князь прошел дальше, в опочивальню детей.

Раскинувшись в забытьи на лавке, устланной мягким персидским ковром, лежал княжич Михаил.

Около него вся в слезах стояла княгиня с княжной Анной.

— Что? Что такое?! — испуганно спросил Ярослав и бросился к сыну.

Тяжело дышавший княжич узнал отца и слабо ему улыбнулся.

— Разнемогся весь наш княжич, — со слезами ответила Ксения, — играл с отроками у крыльца на улочке, вернулся в хоромы, стал жаловаться на горлышко.

Беспомощно стояли окружающие перед больным ребенком.

Крупные слезы покатились из глаз князя, родительское сердце подсказывало ему, что не остаться в живых княжичу…

«Вот она, наша жизнь-то, — думалось Ярославу, — все тлен и прах! Счастье с горем живут, знать, неразлучно…»

Докторов в те времена было мало, да и те лечили плохо, только к домашним средствам да натираниям разным и прибегали в случае крайности, а всего больше надеялись на милость Божию.

Ярослав немедленно послал в собор, просил открыть царские врата и молиться за болящего княжича.

Увы! Тщетны были молитвы, и княжич Михаил отдал душу Богу.

Новая глубокая морщина избороздила чело князя. Некоторое время он был совсем как потерянный, даже присутствие горячо любимой супруги не могло заставить его забыть свое новое тяжкое горе.

В эти невыносимо тяжелые минуты Ярослав ехал искать нравственной поддержки в строившуюся обитель к Григорию.

Григорий утешал его, насколько мог, и успокоение понемногу нисходило на его душу.

— Не ропщи, господине княже, — говорил Григорий, — Господь, любя, посетил тебя несчастием. Не унывай, княже! Где гнев, там и милость…

— Тяжело его перенести, Григорий, ох, как тяжело.

— Укрепись духом, господине. Господь милосерд, Он пошлет тебе новое чадо, краше прежнего.

Если бы князь мог провидеть будущее, то узнал бы, что первенец Ксении навеки прославит имя тверских князей и умрет за родину славною смертию…

Постройка обители подвигалась к концу.

— Скоро, господине княже, будут готовы храм и честная обитель, — поклонившись князю, сказал Григорий, когда последний, по своему обыкновению, приехал к нему из города.

— Слава Господу! Соберем братию и дадим обители игумена, — сказал Ярослав.

— Коли милость твоя княжеская будет, благоволи пожертвовать на храм добрые колокола.

— И это исполню радостно, скажи только, к какому времени их изготовить?

— Да времени, княже, осталось немного. В воскресный день кресты на храм подымать будем. В храме уж иконостас резной поставили.

— А греческие изографы [1] Изографы — иконописцы. , которых я вызвал из Владимира, прибыли?

— Все здесь, княже, все при своем деле, иконы пишут, — отвечал Григорий.

Ярослав вошел в отстроенную уже церковь.

Двое изографов выписывали местные иконы.

Один из них, Максентий, изображал своею искусною кистью лик Богоматери.

Чудные краски ярко горели на доске. Цветок, который держал в руках Предвечный Младенец, был как живой.

Младенец Иисус улыбался Богоматери, с любовью взиравшей на Него.

Князь долго смотрел на икону, следя за искусною кистью Максентия, и, тяжело вздохнув, отошел к другому изографу.

Олимпий, как звали того, средних лет мужчина, старательно растирал алый пурпур с яичным белком.

Строгое лицо Спасителя смотрело с иконы на великого князя. Синий хитон его ниспадал книзу волнистыми складками.