Александр Ромашкин - Мемуары

Мужчины стелились под ее ногами ковровыми дорожками, несмышленые дети, едва делающие первые шаги, забегали вперед нее, чтобы поймать на себе, как благословение, отсвет ее лучезарной улыбки, уличные псы вылизывали следы ее изящных туфелек, вобравших в себя утонченную красоту ее точеных ножек, и даже злобные матроны, пресыщенные роскошью жены нацистских вождей, подобострастно заискивали перед ней, сами не понимая своими куриными мозгами, зачем. И это волшебное создание мне предстояло отдать в руки коронованного садиста, деспота и тирана! Только партийная клятва удерживала меня от невыполнения приказа.

Все было готово к началу операции. Я посвятил Ольгу в детали и дал ей задание морально готовиться, а сам приступил к внедрению в высшие слои разврата. В это время как раз стали поступать от агента "Россинант" сведения о том, что Мартин Борман увлекается лошадиными скачками. Чтобы привлечь к себе внимание парта-геноссе, мне пришлось срочно обзавестись личной конюшней на шесть арабских скакунов. Говорят, бухгалтер из центра рвал на себе волосы, лично опуская в тайник на Александер-платц чемодан с тремя миллионами марок, но его усилия, наравне с народными деньгами, не пропали даром: через месяц на великосветском приеме по случаю восстановления Рейхстага после пожара меня представили Борману как ценителя арабской породы. Так завязалось мое знакомство с этим странным человеком, с первого взгляда молчаливым и туповатым, но со второго - остроумным и проницательным.

Вскоре через того же Бормана мне удалось познакомить Ольгу с подругой Гитлера Евой Браун. Эта толстозадая фотомодель-неудачница, неожиданно пригретая любовью вождя, вынашивала грандиозные мечты о киношном Олимпе и "уговорила" Ольгу давать ей уроки актерского мастерства. К радости сквалыги-бухгалтера, я продал с молотка скакунов и вернул народу его средства, а на прибыль от аукциона оборудовал у себя на вилле домашний театр.

В нашем театрике было всего три актера: Ева, Ольга и я. Сценарии для одноактовых спектаклей подбрасывал нашей мини-труппе я сам. Сюжет был неизменно прост, проще простого гамбургера: любовный треугольник. Но простота эта была обманчивой, поскольку над каждой репликой работали искусствоведы из Отдела культуры НКВД. Сюжетная интрига закручивалась так, чтобы подчинить Еву моему мужскому влиянию. Результаты были поразительными: казалось, я не говорил ничего особенного, но она краснела, потела, млела и чуть ли не падала в мои объятия. В конце третьего спектакля чувственная девушка так возбудилась от кульминационного поцелуя с героем-любовником (мной), что тут же отдалась ему (мне же) прямо на дощатой сцене, на глазах у Ольги.

К моему ужасу Ева оказалась девушкой... Я был в шоке. Лишить невесту Гитлера невинности без санкции центра - это было слишком! Мне уже мерещился трибунал, бетонная стена и взвод красноармейцев с винтовками наизготове. "За измену Родине..." Видно, у меня был очень несчастный вид, потому что девушки бросились меня утешать. Ева решила, что я расстроился из-за импотента-фюрера, а Ольга просто пришла ей на помощь из женской солидарности.

В тот же день я отправил покаянную шифровку самому зампреднаркома Берии.

Лаврентий Палыч был так поражен моим сообщением, что, к моему облегчению, вынес мне благодарность "за находчивость" . Вслед за поощрением шла новая директива: "выйти на Петровича". Под шифром "Петрович" в нашей переписке проходил сам Гитлер. Задача была не из легких, но у меня молниеносно возник план: приобщить Еву к группен-сексу и побудить ее к вовлечению в наши игры Адольфа. Когда я доложил об этом в Центр, ответ пришел незамедлительно. В нем сообщалось, что зампреднаркома берет все руководство операцией на себя. Таким образом, наш невинный театрик превратился в хорошо срежиссированный бордель. В роли режиссера выступал Лаврентий Палыч: он самолично писал для нас лихо закрученные порно-сценарии, для розыгрыша которых требовалось максимальное напряжение моральных и физических сил. Как бы то ни было, цель была достигнута: в один прекрасный день Ева поведала мне о том, что проболталась о наших забавах фюреру и он не только не наказал ее, но и выразил желание присоединиться.

Моя первая встреча с Гитлером произвела на меня неизгладимое впечатление. Но не потому, что я увидел перед собой незаурядного человека, а как раз по диаметрально противоположной причине. Произошло это так. Поздним вечером мы сидели втроем в скромной квартире Евы, которую снимал для нее Адольф, и пили кофе с бисквитами. Около одиннадцати раздался звонок. "Это он!" - Ева вскочила со стула и бросилась к двери. На пороге появился невысокого роста человек в длинном кожаном плаще и широкой фетровой шляпе. Глаза терялись в тени от шляпных полей, зато в свете лампы хорошо была видна застенчивая улыбка, пробивающаяся из-под щеточки усов. Во всем его облике было что-то комическое, чарли-чаплиновское. Неизвестно почему, казалось, что он должен быть очень ушаст, но это была иллюзия: когда Гитлер снял шляпу, уши его оказались среднего размера, может даже чуточку меньше нормы, зато глаза... Глаза у него были холодные и пронзительные, причем никогда не стояли на месте. Когда он говорил с кем-то, взгляд его бегал по телу собеседника, будто пытаясь по-тараканьи найти подходящую щель для того, чтобы укрыться в ней от света.