Евдокия Ростопчина - Чины и деньги

Как заставить судьбу мою решиться? Как идти на объяснения против воли Веры? К тому же я сам боялся неудачным поступком погубить настоящее мое счастье и увеличить затруднения для будущего. Я уговаривал княгиню Софью вступиться откровенно за сестру, полагаясь на любовь, которую отец и мать оказывали ей. Но за кого могла заступиться княгиня, когда она сама несла тяжкую участь? ей казалось очень естественным, чтобы и другие также терпели.

И вот я должен был отложить решение моей участи, предоставляя времени и настойчивой твердости Веры убедить свою мать в силе нашей любви и нашего единодушия. Вера и я, мы предначертали себе путь к достижению нашей цели; мы обдумали все средства, все наши действия. Она должна была молчать, пока я в Москве, но после моего отъезда постепенно объявить родным, во-первых, свою любовь, затем откровенность отношений наших и, наконец, невозвратный обмен наших клятв. Она должна была, не прекословя им напрасно, не вынуждая их согласия, ожидать в спокойной непоколебимости, чтобы родительские чувства взяли верх над расчетами и тщеславием. Год назначили мы сроком нашему ожиданию и нашей разлуке. После года я должен был возвратиться и просить руки Веры у ее родителей.

Остальное было поручено влиянию обстоятельств, то есть должно было зависеть от ответа Клирмовых. Вера в душе своей положила, что чрез год она будет моей женой во что бы то ни стало!

Нам оставалось принести еще одну жертву необходимости:

мы условились не писать друг к другу. Малейшая неосторожность, малейшая неудача могли погубить нас, могли дать случай Клирмовой обрушить свой гнев на Веру, а мы хотели ее согласие получить терпением. Я хотел, чтобы Вера была безукоризненна посреди своих, и, как ни было мне больно, я отказался от переписки с нею.

Более всего служила нам успокоением уверенность, что никакое другое предложение не будет поводом раздора в доме и не воспламенит высокомерных домогательств Клирмовой. Благодаря моей ревности ни один искатель не ухаживал за Верою, ни один поклонник не являлся. Она дала мне слово и без меня держать молодых людей в почтительном отдалении, а своим безучастием в свете не подавать надежд никому.

Грустно провели мы последние дни моего отпуска. Мысль о предстоящей разлуке отравляла светлые часы свидания. Необходимость скрывать все наши чувства, делить с мелочами света отсчитанные мгновения любви, умалчивать искреннее слово, опускать в землю сердечный взгляд, удерживать горячую слезу; необходимость удвоить осторожность - все это мучило и терзало нас.

Как ни страдал я сам, но мне пришлось утешать бедную Веру.

Она совсем теряла присутствие духа; она ежеминутно была готова изменить себе безумным взрывом горести. Я должен был отыскать в душе остатки моего мужества, чтобы поддержать это создание, столь сильное своей любовью, столь слабое в несчастиях.

Я примирился в эти дни с бесхарактерностью княгини Софьи.

Она как ангел-хранитель стерегла и спасала нас. Она за нас помнила, что свет присутствует с нами, и, покорная всем его приличиям, она не дала нам навлечь на себя его осуждение. Ее участие, ее почтительность удаляли от Веры все, что могло поколебать бедную слишком сильно, - и вопросы о моем отъезде, и замечания о ее невеселости. Не знаю, знала ли прежде княгиня борьбу страсти, но для сестры она приучилась предчувствовать все ее движения и угадывать все ее порывы. Словом, она не была сильною подпорою, не могла дать защиты, но она была другом нежным и внимательным; она давала что могла - свои утешения, свои слезы.

У княгини мы простились. Благодаря ей мы хотя в последние, горестные минуты расставания могли предаться влечению чувств без принуждения, без опасения свидетелей. Избавь меня от описания невыразимых мучений этого прощанья... Я оставил Веру без памяти - я вырвался из Москвы, обезумев от горя...

Вот более месяца этому ужасному дню разлучения, и все та же скорбь в душе моей, и сердцу все так же больно! Я не знал, я не подозревал, как далеко простирается в нас способность страдать... Изумительно! Дай бог, чтобы ты никогда не дошла до этого убийственного познания, моя милая и равнодушная Катенька!

Весь свет опустел для меня с тех пор, как ее нет со мною. Служба, товарищи, занятия, все подробности жизни стали мне тягостны и ненавистны. Не знаю, не придумаю, чем скоротать все эти дни с бесконечными их часами, которые тянутся для меня медленнее, нежели для отверженных душ ада их несменная вечность! Мне кажется, что, подобно им, я нахожу роковое неумолимое "всегда"