Петр Оленин-Волгарь - О маленькой Хайрибэ

Около того же времени Дмитрию пришла охота поучиться киргизскому языку, и он записывал в книжку разные слова и фразы, которые узнавал у своего Саркэ… Маленькая Хайрибэ нарочно старалась говорить медленно, когда ей приходилось обменяться приветствием с красивым русским, чтобы он мог понять её… Когда Хайрибэ ходила за водой, то она не скрывала слишком тщательно своё лицо под фатой: кому было видеть её на заре? И, ведь, не знала же она, что, гоняясь за фазанами, молодой русский непременно придёт к тому месту, где она черпает воду…

Саркэ вырос в этой местности и все тропинки, затерявшиеся в камышах, были ему знакомы: он знал даже, как можно проехать к аулу верхом… Такой путь был значительно короче водяного, и приходилось перебраться только через два брода… Но что значит брод для привычной киргизской лошадки?

Саркэ давно уже проживал в русской среде. Он много перенял от русских. Саркэ был очень хитрый и смышлёный «джигит» [10] Молодец . Он был не прочь стянуть и украсть, что угодно, но только не у своих. Дмитрий мог бы ему доверить какое угодно сокровище — но зато беда была «чужим» уткам и гусям, которых Саркэ ловил посредством особых дудочек во время ночных разъездов, проезжая близ сонных деревушек. Но Саркэ любил Дмитрия и не имел причин любить чужих, незнакомых людей… Саркэ видел, что его Дмитрий стал какой-то странный, задумчивый, и ему жаль стало Дмитрия. По своему он думал, что это оттого, что у Дмитрия нет жены, а так как Саркэ знал, что у Сеида-Казы жён несколько, то, однажды, ночью показал Дмитрию конный путь к аулу…

Скучно зимой на Каспийском промысле. Нет того оживления, которое кипит там весной и осенью, во время главного лова рыбы. Не поют весёлые «резалки» [11] Бабы в мужском костюме, которые потрошат, «режут» рыбу. — разудалые или заунывные волжские песни о том, как «Матанечку бедную приголубить некому», как «на Чурке проклято?й нету воли никакой»…

Белый саван лежит и на реке, и на степи, белыми клочьями висит снег на корявых ивах и сухих камышах… На промысле народу мало, лов почти совсем прекратился, и приказчикам, «матерьяльным» [12] Заведующие складами инвентаря и припасов. и кормщикам делать нечего. Скучают они в своих квартирах, ходят друг к другу в гости, пьют, закусывают, да поглядывают в окошки на белую реку, где ветер вздымает снежную пыль, где гуляют проворные «корсаки» [13] Порода лисиц. , не боясь близости человеческого жилья.

Однако, Дмитрий не скучал в свою первую каспийскую зиму. Маленькая Хайрибэ, ставшая хозяйкой его квартиры, не давала ему скучать. Целый день она была в движении: то стряпала незатейливый обед, то принималась за какое-нибудь рукоделие…

Первое время она очень боялась, чтобы не пришёл Сеид-Казы, но просты киргизские обычаи, и Сеид-Казы отступился от своей маленькой жены. Он только потребовал, чтобы соблюдён был закон, и чтобы развод состоялся, как следует. Он получил свой «калым» [14] Плата за невесту. обратно и, вероятно, с процентами и покорился своей судьбе. Так как Сеид-Казы мог жениться на стольких жёнах, скольких в состоянии был прокормить, то жалеть его особенно не стоило, потому что он скоро утешился, как настоящий степной философ, знающий, что «женщина подобна ветру».

Маленькая Хайрибэ очень любила Дмитрия: её любовь похожа была на тёплый луч весеннего солнца, ласкающий и греющий, на дыханье зюйд-оста [15] Ветер с юго-востока, отличающийся теплотой. , нагретое полуденным зноем… Ласки хорошенькой дикарки наполняли скучную зимнюю жизнь Дмитрия. Но нельзя же только и делать, что ласкаться: хотелось и наговориться вдоволь. Вот тут-то и было затруднение. Те несколько фраз, которые заучил Дмитрий, были совершенно недостаточны для продолжительного разговора, а маленькая Хайрибэ так часто забывалась и начинала не говорить, а тараторить по-киргизски, что Дмитрий иногда совсем не мог уловить смысл её речи.

Между тем, им обоим было о чём поговорить между собой, им много, очень много нужно было сказать друг другу: Дмитрий хотел без конца рассказывать ей о том, как он её любит, как эта любовь освежила его «усталую» двадцатилетнюю душу, как она заставила его «забыть пошлость и прозу городской жизни»… и многое такое… Хайрибэ же надо было объяснить ему, что он совсем не такой, как киргизы что его ласки греют её, как взоры «ока синего неба», как горячий воздух степи, что его слова милее для неё, чем щебетание ласточек… О многом важном нужно было переговорить обоим… о том, что недостаточно ясно говорили ласки и поцелуи…