Василий Немирович-Данченко - Анфиса Гордеевна

На этот раз у Анфисы Гордеевны я был счастливее, чем прежде. Мне удалось познакомиться с «генеральшей». Памятной мне по адресу своего письма «матросской супруги» уже не было. Она попала на место, но за неё у старухи приютились две новые бабы, тоже оставшиеся не причём и пока околачивавшиеся здесь.

— Этак вас, пожалуй, за притонодержательство притянут! — смеялся я.

— А что вы думаете? — ответила Анфиса. — Раз меня уже таскали в полицию. Видите, должна я с них паспорта спрашивать. Когда мне возиться с бумагами?

Генеральша сама пожелала познакомиться со мною.

— Только вы с ней поласковее. Пусть она величается, и вы под неё подражайте. Потому она, ведь, какая несчастная. Её это подбодрит, — убеждала меня хозяйка, всходя со мною по чахлой деревянной лесенке наверх.

Тут-то и помещался номер третий.

Дверь была покрыта новенькою клеёнкой. Анфиса Гордеевна постучалась, и оттуда послышалось:

— Entrez! [4] Входите! — фр.

Мы вошли, и я невольно изумился. Жившая впроголодь и сама внизу помещавшаяся кое-как, старуха, должно быть, всем, что у неё оставалось от прежнего величия, убрала эту комнату. На окнах висели чистые занавески, даже с низенького потолка спускался розовый фонарь, хотя его, очевидно, давно не зажигали. Пол был застлан войлоком, стол покрыть ветхою шитою салфеткой, на стенах висели портреты. Прямо против входа пузырился такой сверхъестественный генерал, которого за последние пятьдесят лет, пожалуй, ни в каком музее не встретишь. Щёки у него вспыжились, из-под носа, похожего скорее на какую-то гербовую пуговицу, раз навсегда ощетинились седые усы. Волосы чуть не к самым бровям сходили, коротко остриженные и, должно быть, жёсткие как щётка. Пальцы правой руки были заложены между третьей и четвёртой пуговицей однобортного мундира, а эполеты на плечах так торчали вверх, точно счастливый обладатель хотел поднять их к самым ушам. И без всяких объяснений было понятно, что это и есть «родитель», самой памяти которого трепетала Анфиса Гордеевна.

На диване полулежала дама, которая величественно кивнула мне головой и лениво указала на стул у своих ног. Ей было лет за шестьдесят. Она, должно быть, наклеивала себе брови, потому что одна впопыхах залезла на самый лоб. Парик на ней держался на сторону. Лицо было засыпано пудрой, которая обильно покрывала и подушку, на которой покоилась её щека.

— Prenez place! [5] Присаживайтесь! — фр. — пригласила она меня, и, когда я сел, она снисходительно предложила Анфисе. — Вы, милая моя, теперь идти можете!

Та этому обрадовалась. Её ждала работа и, мимоходом поправив подушку генеральши, она исчезла.

— Вот где вы меня встречаете! Не правда ли?

Я не совсем понял её вопрос.

— Что ж, тут у вас недурно.

— Ах, полноте! Я к дворцам привыкла. У моего папеньки государь кушал, приезжая в Одессу. И потом вокруг меня грубые люди. Вы подумайте: я — и всё это! — и она сделала плавный жест, указывая рукой на окружающие её предметы. — Если б он жил! — вздохнула она, глядя на вспыженного генерала. — Но всё равно, он видит меня оттуда, — перевела глаза она на потолок. — Вы знаете, моя жизнь — такой роман, что если б я вам рассказала, вы бы непременно написали что-нибудь вроде «le vicomte de Bragelonne» [6] Виконт де Бражелон — фр . … или… Рославлева, что ли. Но я не скажу ничего и никому. Мои воспоминания сокрыты здесь, — осторожно дотронулась она до чахлой груди. — Я страдаю про себя и жду. Они, наконец, должны понять, найти меня и вырвать из этой ужасной среды, от этих грубых людей.

— Анфиса Гордеевна, кажется, очень добрая женщина.

— Да. Но она, ведь, imaginez vous [7] вообразите — фр . , хамка!

— Её батюшка, кажется, был крупный чиновник.

— Да… но из этих, pardon, des seminaristes! [8] извините, семинаристов — фр . — и она так повела носом, точно в комнате в эту минуту запахло чем-то очень скверным. — Я нежного воспитания. Я привыкла к поклонению, к обожанию. Я росла в эфире. Разумеется, я её впоследствии озолочу. Когда они , наконец, опомнятся, найдут меня, я брошу ей несколько тысяч. На, понимай, с кем ты была, кому ты служила несколько лет! Я, впрочем, против неё не имею ничего. Она почтительная. Но разве мне это нужно, разве судьба меня готовила к этому? Лепесток лилеи, заброшенный Эолом в пустыню! Пожалуйста, разверните вот тот альбом… Нет, ещё следующую карточку… Выньте её… Оберните.

На карточке был изображён свитский генерал последних лет царствования Николая I.