Василий Немирович-Данченко - Ирод

— Да, папка за тобой, мой милый мальчик… А ты без него будь паинькой!

Совсем забылся старик… Опять ему чудится в дальних комнатах топот маленьких ножек…

— Бежит мой Воля, бежит! — бормочет он, подвешивая маленьких куколок. — То-то обрадуется!..

А сам всхлипывает… Слёзы катятся по дряблому, морщинистому лицу…

Ёлка уже горит вся… Ярко, весело горит… Огоньки точно перемигиваются один с другим; некоторые удивлённо вспыхивают: «Что же это нет мальчика? Где же мальчик?..» — Топот маленьких ног, слышавшийся издали, погас… Тишина нарушается только шелестом ветвей, на которых колышутся куклы, да лёгким треском свечей… Ирод сел в старое кресло… Вся жизнь опять проходит перед ним в горячем воздухе, точно вздрагивающем над огнями ёлки… Сколько счастливых лиц улыбаются ему из-за её ветвей!.. Мелькнут и опять куда-то уходят… А Воли нет, нет Воли!..

В окно, вместе с изумлённою чёрною ночью, смотрят жадные, широко раскрытые глаза. Старуха совсем прилипла к холодным стёклам. От дыхания её они покрываются белым инеем; она боязливо стирает его — и опять боится проронить каждый огонёк, каждую игрушку на этой весёлой, на этой радостной рождественской ёлке, так непохожей на Ирода и на неё… Смотрит старуха и тоже плачет, и сморщенные, сухие как шелуха губы только и повторяют два слова:

— Волина ёлка… Волина ёлка!..

«Да, когда ты уходила из этого дома, не умев ему простить того, что само прошло бы со временем, — подумала ли ты о ребёнке? — словно гремит над ней чей-то голос. — Подумала ли ты о той судьбе, на которую ты обрекла его?.. Когда, по гордости, ты не хотела обратиться к нему, к этому теперь хилому старику, за помощью, — а он, ради ребёнка, тогда ещё здорового, помог бы тебе, — подумала ли ты о том, что твой Воля, от лишений и нищеты, тает как чистая свеча, возженная пред Богом?.. Уже после смерти твоего Воли ты словно ножом ударила его по сердцу своим поздним раскаянием!.. Ты была матерью и забыла это!» — Словно удары колокола носятся над нею слова этого обвинения, — словно удары колокола, звонящего только для неё одной!.. Не слышат их проходящие мимо, не слышит их тёмная рождественская ночь… И она всё ниже и ниже наклоняет, она всё бессильнее и бессильнее опускает свою несчастную, виновную голову…

Ирод сидит в кресле — сидит и не смеет пошевелиться… Под кожей на его черепе точно бегают холодные мурашки… Ноги разом похолодели; глаза, широко раскрытые, смотрят на противоположный угол… Что там?.. На маленьком детском стуле, высоком-высоком, разом появился как-то — Ирод и не видел, когда — ребёнок… Светлое личико его тоже неподвижно устремлено на отца; глазки так же как и у него, широко раскрыты; слабая маленькая ручонка протягивается к нему…

— Здравствуй, папа!..

Ирод схватился за свою бедную голову.

— Здравствуй, папа!.. Разве ты не звал меня?.. Я издали пришёл к тебе… Я давно тебя слышал, только подняться не мог… Гробик меня давит… Здравствуй, папа!..

— Воля… Воля!.. — и ржавые петли скрипят у его в груди…

Он хочет подняться — и нет сил… Ноги не держат… Хочет сказать что-то — язык шевелится, но слова без значения и без смысла слышатся в жаркой атмосфере разгоревшейся рождественской ёлки…

— Какой ты, папа, старый-старый стал!.. Где мама?..

Ирод вздрогнул.

— Где мама?.. Послушай, папа!.. — как серьёзно звучит голос у этого крохотного ребёнка. — Ты это мне ёлку сделал?

— Да! — чуть слышно шепчут старческие губы…

А ребёнок всё пристальнее и пристальнее смотрит на него… Глаз не сводит…

— Я хочу только один подарок… Подари мне маму на ёлку!.. Я давно не видел мою маму… Подари мне маму на ёлку!..

— Мама уморила тебя! — вспыхнула в Ироде старая вражда. — Мама убила тебя!..

— Ты не видел, папа, того, что видел я… Ты не видел, как она мучилась… Мама плакала… И день плакала, и ночь плакала… Я, засыпая, видел слёзы на её глазах; просыпаясь ночью, я видел их же… Она измучилась больше твоего… Подари мне маму!

Грозным становится голос его ребёнка… Не Воля перед ним, а его совесть… Он весь дрожит под его взглядом… Каждая жилка его дрожит, каждый нерв…

— Что ты сделал с мамой?.. Отыскивал ли её?.. Сказал ли, что простишь ей?.. Там, где я теперь — там злобы нет, там не понимают её… Там одна заповедь, — и голос ребёнка делается всё громче и мужественнее, — там одна заповедь, отец, и имя ей: прощение!.. Там не мстят, отец… Там всякий думает: «Я ещё больше виноват!..» Зачем вы присвоили суд Божий?.. Зачем хотите вы быть строже Бога милующего? — и опять голос Воли становится всё тише и мягче… И опять ребёнок умаляется до своих обычных размеров… — Папа… Мне тяжко!.. Не помни зла… Подари мне маму!..