Михаил Садовский - Под часами

"ПОД ЧАСАМИ!!! " Вот ведь в чем дело! Он вздрогнул, у него пресеклось дыхание! Неужели можно быть настолько прозорливым и точным? Мы все живем под часами! Петр Михайлович, Петр Михайлович, дорогой Пэ Эм Эс! Как же далеко Вы видели. Как больно Вам было! Я не предам -- это и есть присяга Родине!..

Все. Я должен это опубликовать. Он успокоился, как всегда при первом шаге из своего окопа в сторону противника. Война не отпустила меня. И это не отпустит. Наверное, за неимением других талантов, чувство долга во мне расцвело невиданно...

я весь -- сплошное чувство долга... и не требуется ни объяснений, ни... ни-иче-его не надо... - это приказ... "это" тоже меня не отпустит, а если я этого не сделаю, все они мне не простят... и Петр Михайлович, и все они мои... кто они мне? Друзья? Попутчики? "Спутники"?... частички моего существующего я... и я должен сделать это... а если нет никакой возможности? -- так не бывает. Есть какие-то подпольные журналы... - он воспринял эту, еще вчера казавшуюся крамольной, мысль, совершенно спокойно... а может быть, - его мысль стала работать, как всегда в моменты напряжения, быстро и отрывочно... Солин едет туда... отдать ему рукопись... нет... этих шмонают... только подведешь его... а если... и он снова удивился очевидности происходящего в его голове именно сегодня... я сам могу ее туда доставить... но после этого не стоит возвращаться... что будет потом представить не трудно...

Он вспомнил пятьдесят шестой, когда его разыскали и вызвали в ведомство...

поинтересовались, как нога, обещали санаторий, обследования... а когда отказался срочно вылететь в Венгрию, последнюю фразу... "Родина, которую вы, как вы говорите, кровью защитили, бывает и мачехой для непослушных детей... подумайте об этом, товарищ Смирнов"... он не испугался и не стал дерзить... "Подумаю. Конечно. Я сиротой рос... у меня другой матери не было... мне стыдится и скрывать от матери нечего... " Он и сейчас бы узнал этого худого с впалыми щеками и вымоченными как у рыбы глазами полковника...

Стоит ради этого рисковать? -- спокойно спросил он. -- Сукин, скажи, ответь Смирнову... - Стоит. Только спрашивать надо не Смирнова, а всех их, кто уже ответить не может. Эта их невозможность ответить и есть ответ...

Слово эммигрант было таким же страшным, позорным и "нежелательным" при употреблении вслух, как и слово еврей... может быть еще хуже... а порой они сливались...

Кто мог себе позволить убежать от этой страшной, убогой и беспощадной власти? Еврей. Только им был доступен легальный исход. Исход... навсегда.... Очередное бегство из очередного рабства. Только разница была в том, что те, что оставались, тоже были рабами... вот это порождало особенность Исхода, состояния души и... слов, все это обозначающих...

Смирнов никогда бы не поверил прежде, что думать об одном и том же так тяжело физически -- он был опытным человеком, и ему приходилось в голове проворачивать непростые планы со множеством ходов -- этакие шахматные партии в другой области, где проигрыш означал -- смерть, а выигрыш не требовал поощрения -- это был "служебный долг". "Ты присягал Родине? " Он присягал Родине, а теперь думал, отчего люди так стремятся отсюда... любящие ее и страдающие ее болью... отчего? Вот размышление на эту тему и доводило его до иступления: как принять решение ехать-не ехать... он попал в орбиту этих размышлений, разговоров, споров и оказался не готов к такой интенсивной полемической страде, которая шла в миллионах семей...

Сукин уже не сомневался, что обязан сделать этот шаг вопреки, может быть, всему: здравому смыслу, прежде всего, но рукопись Петра Михайловича толкала его к однозначному решению. Он сам думал, что вряд ли бы решился на такой шаг ради своих стихов -- существовала русская литература без него С. Сукина, без его гениальных виршей и преспокойно будет жить дальше, даже не вспомнив о нем, не то что не вспомнив, но не зная. Даже потом, если когда -нибудь случайно найдут его рукопись, может быть, и публиковать не станут... что значит эта малость в течении такой мощной реки... хотелось бы тоже быть частицей ее течения, да, видать, не придется... вот тут его цепляло за живое. Это почему же такое самоуничижение? Что он, хуже? Вдруг захлестывала его гордыня, и он предполагал: А может, потому, что лучше? Может, потому и тормозят, чтобы не выбивался из ряда, не портил уровня, что он, хуже этих все еще бегающих в мальчиках и отмазывающихся сусальными верноподданическими заверениями, чтобы печататься, да не устами эти заверения сеют, этого он не слышал и не знает, а вот строчками... печатными...