Михаил Садовский - Под часами

- Так ты рассказывай, рассказывай, бобе...

- Но однажды, когда отца не было дома, она отодвинула штору и посмотрела в щелку... так он стоял там. Не летал, потому что одному невозможно летать. Он просто ждал. Тогда она потихоньку выскочила за ка-литку, и они взялись за руки. Это такая дерзость. И что ты думаешь: не успели они взяться за руки, как почувствовали, что полетели... Просто земля уплыла из-под ног, вот так, - Шейна показала, как ладошка поднимается медленно со скатерти и парит в воздухе выше и выше... - И они так и поплыли над улицей, потом над синагогой, потом над церковью у рынка и дальше над лесом...

- И ты видела, бобе...

- Ну, как тебе сказать?..

- А откуда же ты знаешь?.. -- Шейна замялась и опус-тила руки на колени... - Это была ты, Шейна?! -- Монька уткнулся в ее теплый живот лицом и почувствовал, что у него мокрые глаза. -- А что было потом?

- Потом была жизнь. Когда приходили белополяки, нас прятали соседи Савченко от погрома, а когда приходили красные, мы прятали Савченко от разбоя, они все отбирали... а когда пришли немцы, мы вместе в лес ушли... там такая чаща, что мама за луг только на опушку ходила, и нас не пускала... там волки телят таскали и детей...

- И ты ни разу в лесу не была...

- Почти...

- Как это, бобе?

- Ну, мы по-летали, полетали, и родилась твоя мама...

- Сразу?!

- Нет, не сразу... тебе рассказывать очень трудно... Потому что, - она так задумалась, - их дермон ди хупе, я вспоминаю, но как тебе объяснить...

еврейская свадьба, это же такой целый... целый, ну, как вы ходите в театр, только по-настоящему. Я тебе каждый раз объясняю и потом забываю, с чего начала. Я же грамотная, еще с тех пор...

- С каких?

- Ну, с тех, когда еще мы без погромов жили, и мой папа, твой прадедушка учил детей в хедере. Это же не часто было. Не сапожник, не портной, не кошер...

ну вот, теперь я стану рассказывать тебе про кошера и потом забуду, откуда свернула.

- Шейна, ты читала по-русски.

- Что ты, что ты... по-русски у нас только полицмейстер читал, Савченко и мой папа. А Фельдман еще умел и по латыни, он окончил университет в Варшаве, но он жил в соседнем местечке...

- И что? -- Так зачем я тебе начала эту майсу?

- Ты сказала, что потом была жизнь. А что до того было?

- До того была жизнь, и потом была тоже... все стали уезжать... учиться. Все в город спешили цу зухен а глик -- за счастьем... а кто остался, тот остался...

- И ты осталась...

- Нет, папа вовремя умер...

- Шейна, как можно умереть вовремя, он что будильник поставил?

- Нет, он просто знал, когда позвонят, и не стал ждать...

- А так можно?

- Если ОН захочет, (Шейна подняла кривой палец), все можно. А кто остался, тот остался, ведь опять пришли немцы и уже не погром сделали, а всех подряд убили.

- Зачем?

- Они устроили гетто -- это такой город, обнесли колючей проволокой, собрали туда всех евреев и убили... Я думаю, им не нравится, когда кто-то лучше тебя.

Он проглотил ком, образовавшийся в горле, и потер ладонью лоб так крепко, что заломило виски, отложил рукопись и сжал кулаки... "как это напечатать? " Если бы его спросили, что же такого в этой... этой... прозе... он бы не смог ответить... надо было жить тут, внутри этого мира, чтобы понять, что можно и что нельзя, без объяснений, потому что самые простые и очевидные вопросы, "детские", как их называют, оказывается, самые трудные... а порой на них нет ответа...

Он снова уперся глазами в страницу.

Она поднялась со стула, еще раз провела горбатой ладошкой по скатерти и оправила передник.

- А сейчас ты можешь полетать?

- Знаешь, что, оставим до вечера.

- Не хочешь говорить...

- Летать можно только вдвоем, Моня, ты же знаешь: у птицы два крыла, у бабочки, у мухи и у самолета. А дедушка твой тоже вовремя умер.

- Что они все время вовремя умирали? -- Зато дома. Умные были.

- А со мной ты полетать можешь вдвоем?

- Не знаю... но я тебе так скажу, что если бы не ты, я бы даже ходить не смогла... Почему? Потому что не за чем было бы...

- Как это, Шейна?

- Как? У нас в местечке жила семья, и когда поляки сделали погром, убили мать и отца, а детей спрятали люди, и старуха лежала на печке, ее тоже не заметили. Она лежала и умирала под старыми лапсердаками, уже все не могли дождаться, когда... а ее не заметили. Они совсем пьяные были... Кто, кто? Кто с топорами пришел. -- Монька отвернулся и заплакал:

- Я больше не хочу. У тебя все майсы только про умер да умер.

- Наоборот, слушай. Так эта Двойра вылезла из-под тряпья и пошла к людям за детьми -- их же накормить надо было после подвала....