Юсиф Самедоглы - День казни

Здесь не хватало только танцовщиц, но, должно быть, вечером будут и танцовщицы.

Больной снял плащ и кепку и, сдавая их в гардероб горбатому гардеробщику, спохватился, что оставил свой шарф, его года три назад Замина в "Березке" купила. Должно быть, оставил у Мухтара Керимли. Его разобрал смех, он еле сдержался, горбатый гардеробщик смотрел на него с недоумением. "Жаль тебя, мое кашне из тирмы!"

Усевшись за один из столиков напротив табло со светомузыкой и ожидая официанта, больной ощутил не то чтобы холод, а какой-то дискомфорт - воздух, что ли, здесь был затхлый, как, впрочем, во всех подвальных помещениях. На минутку больной вроде как ощутил огромную пустоту под полом, и ему почудилось, что эта сырость идет из темного нутра земного шара. Но он не стал вникать, и так настроение испорчено, надо забыться! А дома Замине он что-нибудь придумает, скажет, например, что после совещания Керимли пригласил его в "Интурист", выпил с ним, расчувствовался, обнял и расцеловал, а он достал свой шарф и подарил Керимли. Так она и поверила!.. В зале погребка, кроме него, было человека три-четыре, они ели за большим столом, громко разговаривая. К нему подошел официант и перечислил все национальные блюда, которые сегодня были в меню: кутабы, душбара, хингал, долма в листьях, кебаб на сковороде, бозартма, кебаб из осетрины, люля из баранины...

- А икра?

- Икры у нас нету...

Больной, спускаясь в погребок, намеревался всего-то выпить граммов сто пятьдесят, чтобы прийти в себя, но весь антураж этого подземелья с его щитами на стенах, с кувшинами и водолеями, коврами и мутаками раззадорили его, и он попросил принести себе два раза по сто пятьдесят граммов, две порции осетрины, зелени, закуски...

Официант обернулся со скоростью молнии, он уже шел обратно, неся поднос с таким количеством еды, что за глаза хватило бы на пятерых. А больной отключился, ему было не по себе... Лучше б он ногу сломал, чем на это совещание идти, право же, лучше!..

Официант аккуратно расставил тарелки с едой на столе, поставил запотевший графинчик водки и налил ему в бокал. Больной взял редиску, обмакнул ее в соль и, опрокинув залпом водку, закусил редиской. Вкусно! Потом распробовал балычок, съел кусочек сыру... нет, аппетита он не потерял.

Но Мухтару Керимли, если есть ад на том свете, гореть в геенне огненной! Нельзя же, в самом деле, так бессовестно, так беспардонно лгать!

"Ложь, ложь, но таких необъятных размеров ложь!.."

Больной закурил одну из трех, захваченных из дому, сигарет, втягивая в себя дым и пытаясь избавиться от навязчивых видений, но они снова и снова прокручивались в мозгу.

...Начал он, конечно, с того, что заверил всех присутствующих в большом литературно-общественном значении предстоящего юбилея Сади Эфенди, и добавил, что провести этот праздник памяти на самом высоком уровне - наш священный долг. Потом зачитал список юбилейных изданий поэта, в котором, конечно же, не значился его последний роман, и сообщил о перечне мероприятий. После всего этого Мухтар Керимли обратился к присутствующим с просьбой внести свои предложения и вопросы. Он взял дрожащей рукой стаканчик "армуды" и отпил еще глоток чаю.

Больной встал.

- У товарища, кажется, вопрос, - неожиданно дребезжащим голосом сказал Керимли, и многие неодобрительно воззрились на больного. По залу пробежал шепоток.

- Мухтар-муаллим, ходит слух, что у Сади Эфенди остался ненапечатанный роман. Может быть, вы знаете что-нибудь об этом романе?

Больной предвкушал, что сейчас вытянет большую рыбину в ловко закинутую сеть.

Мухтар Керимли приятно улыбнулся и, поправляя галстук, спросил:

- Как твоя фамилия?

Керимли отлично знал его фамилию! Больной назвался.

- Да, да, - поднимая руку, проговорил Керимли, - я вспомнил, ты автор монографии о творчестве Сади Эфенди, не так ли?

- Совершенно верно!

Керимли отпил еще глоток чаю, снова повозился с узлом галстука и сказал:

- Нет, дорогой, лично мне об этом романе ничего не известно.

Потом, как будто припоминая что-то забавное, Керимли засмеялся своим сухим трескучим смехом, как будто мешок гороху рассыпал, и больной вдруг в смятении огляделся, ему показалось, что вот настал час, и сейчас кто-то, а может быть, он сам выскажет Керимли все в глаза, но все, и он тоже, молчали, все были околдованы этим странным нечеловечьим смехом.

Больному вспомнилась фраза из дневника Сади Эфенди: "В этот раз тысяча петухов разом закукарекала".

- Бедняга, - продолжал Керимли своим тягучим, добродушным голосом, - да полнится светом его могила!.. Доныне, как живой, стоит у меня перед глазами. Очень аккуратно одевался покойный, бухарскую папаху носил, шубу, всегда в строгом костюме и при галстуке, на безымянном пальце левой руки носил, если мне память не изменяет, кольцо с бриллиантом. Артистичная была натура, да! Он снова засмеялся, и миллион горошин рассыпались по залу. - Мы тогда помоложе его были, обратились к нему, мол, уважаемый Сади Эфенди, говорят, ты новый роман написал, дай нам почитать, а он мне: ради всего святого, парень, отвяжись ты от меня!