С каждым днем дождя все ясней становилось, что и это лето пошло для нас прахом. И однажды за обедом я набрался храбрости и начал:
- Помните, Володька тогда приезжал?
- Конечно! - тут же отозвалась мама радостно и уважительно. - Какой он стал!..
- Ну вот... Он мне тогда предложил... - Я замялся, поковырял брусочки жареной картошки, отложил вилку. - Предложил к нему туда ехать... ну, в Питер. Работать с ним... у него.
Я сделал паузу, подождал, как отреагируют на эту новость родители. Но они молчали, смотрели на меня и тоже ждали.
- Вот думал все это время, - волей-неволей пришлось говорить дальше. Дело, понятно, сложное, хотя... Хотя мы ведь с ним чуть ли не с детства мечтали о Питере. Он вот смог, теперь мне хочет помочь. Вот... Я ему тогда определенно ничего не сказал, сказал, что ближе к осени позвоню, сообщу... М-м, вот и осень почти. - Я вздохнул подчеркнуто расстроенно, скорбно даже. Надо решать.
- Дело, конечно, серьезное, - отозвался отец невеселым голосом; невеселым, но и без обиды. - Здесь, так сказать, палка о двух концах... - Он помолчал, видимо, собираясь с мыслями. - Бесспорно, это для тебя, да и для нас с мамой в какой-то степени выход. По крайней мере - на зиму. Только... понимаешь...
А мама смотрела в стол, как-то нервно, подрагивающим пальцем собирала в кучку хлебные крошки. И я, глядя на этот ее толстый, темный, с трещинками на коже, неухоженный палец, пожалел, что затеял разговор так неожиданно. Надо было, наверное, постепенно, вслух вспоминая время от времени Питер, Володьку, подготавливать их морально, настраивать. Я же сразу так, с молчания - и перед выбором.
- Понимаешь, - продолжал отец медленно и раздумчиво, - слишком зыбко, недолговечно то, чем твой друг занимается. Сегодня он на коне, а завтра, не дай бог, конечно, в подъезде с дыркой в черепе.
Мама дернулась, посмотрела на него возмущенно:
- Не надо уж так! Не пугай, пожалуйста! - Наверно, она представила меня, своего сына, в подъезде рядом с Володькой.
- Да это не я пугаю, - вздохнул отец, - а сама жизнь, само устройство реальности нашей. Вон чуть ли не каждый день их отстреливают. И Питер на первом месте по всем статьям. Дня три назад передали - прямо на Невском проспекте заместителя Собчака застрелили. Средь бела дня...
- Ну, это же криминальных... убивают, - пыталась не согласиться мама, - а Володя, он вроде бы парень честный, серьезный.
- Хм, кто сейчас честный... Мы вон за электричество платим как за две розетки...
В нашей деревне в домах счетчиков нет, поэтому оплачивают определенную сумму, высчитанную в среднем из пользования двумя розетками.
- Платим за две розетки, а у самих в рассаднике плитки стоят всю весну и в теплице ранней - обогреватели. Какие ж мы честные?
- Это из-за необходимости, - тускло произнесла мама, - у нас крайняя ситуация.
Отец снова нехорошо ухмыльнулся:
- Все из-за необходимости, у всех, извини, ситуация достаточно крайняя.
Настроение было испорчено, обед забыт; жареная картошка остыла, брусочки покрылись беловатым налетом затвердевшего свиного жира.
3
Да, этот разговор не добавил нам оптимизма. Наоборот, будто оборвалась веревка, что соединяла, связывала, страховала нас, делала одним целым. И хотя твердо решено не было, ехать мне или нет, но так или иначе все дела, заботы теперь несли на себе печать скорого моего отъезда. Перебирая белье в шкафу, мама вздыхала: "Ни одной майки у Романа нет новой, да и рубахи... А обувь-то! Туфли совсем расползлись - не то что в Ленинград, а по деревне стыдно пройти..." Я отвечал, что с одеждой у меня порядок, но из первой же поездки в город после нашего разговора родители привезли мне новые кроссовки, две рубашки, футболку, трусы, несколько пар носков. Я хотел рассердиться, а вместо этого поблагодарил и намекнул, что надо бы тогда и новые джинсы...
Деньги, лежащие в заветной шкатулке, стали восприниматься родителями как деньги, предназначенные для Питера. Я было попытался объяснить, что Володька обещал выслать мне сумму на дорогу, обещал обеспечить на первое время; отца эти мои слова оскорбили: "Не надо совсем уж голодранцем казаться! У тебя есть деньги, ты их заработал. Возьмет он на работу, будет платить - хорошо. А до этого времени нужно иметь, на что себя прокормить. И на билет у тебя есть. Мы не какие-то нищие, просто, конечно, не миллионеры".
С каждым днем, словно бы вместе с уходящим, вянущим летом, я острей и острей чувствовал тоску по новому, по новой жизни; чаще и сами собой вставали перед глазами питерские проспекты, мосты, метро; затхловатый ветерок с близкого пруда казался запахом воды в Фонтанке... Деревня, привычная, с которой вроде сроднился за эти пять лет, становилась все убоже, враждебнее, темнее, наша избенка - неуютнее и теснее, и я уже удивлялся, как сумел прожить здесь так долго. Наверное, шок от переезда вызвал что-то вроде ступора, омертвения, а теперь я очнулся... Неудобная баня, сортир во дворе, скотина, однообразная работа на огороде - они мучили, надоели, вызывали почти ненависть и отвращение. Внешне ничего не изменилось, но я был убежден: еще месяц такой жизни - и я не выдержу. Я, без всяких пока видимых причин, снова превратился в городского человека, которому чужды, непонятны сельские заботы, который брезгливо поглядывает на этих людей и сторонится их, грубых, неумытых, туповатых...
Читать дальше